Чудом рожденный

— Пропади он пропадом, твой Гельды! Если бы он был твоим настоящим братом, разве ты стал бы таким тощим? Не похож на твоего отца. Да и все остальные твои братья — тоже хороши! Конечно, и от рослого верблюда-инера может родиться ублюдок, но не каждый же раз! А твой самый старший брат Агаджан-сердар— как мог уехать в Мерв и оставить тебя у такого поганца?

Не желая слушать, как поносят его братьев, мальчишка перевел разговор на другое:

— Я и мать свою не знаю, Нобат-ага. И отца еле помню… Как во сне.

Нобат-ага хотел было сказать, что мать Кайгысыза была афганской девушкой, ее прислали Теч-сердару из Герата в подарок, но подумал, что лучше ребенку не знать об этом. И вслух сказал по-другому:

— Твоя мать, хан мой, была статная, красивая женщина. Она умерла, когда тебе не было и года. Отец вскоре скончался. Ты, верно, и не знаешь, что у отца, кроме звания — сердар, было и свое имя?

— Брат Гельды не называет его по имени.

— Провалиться бы этому Гельды! Поговорим о нем после. Твоего отца, хан мой, звали Теч-сердаром. А звания — сердар заслуживает не всякий.

— Это так?

— Конечно.

— Мой отец его купил?

— Честь и достоинство — не кишмиш: на базаре не купишь! Звание сердар, хан мой, зарабатывают мудростью, мужеством и саблей.

— Саблей?

— Это имя нельзя заслужить, не подставляя грудь смерти.

— Значит, папа был храбрый?

Кайгысыз вспомнил о толстогубом: если отец был таким смелым, почему же я должен терпеть обиду? Он даже не слышал, что ему ответил старик, который и не искал особого внимания. Был бы человек рядом. И он с чувством повторил:

— Ты еще многого не знаешь, хан мой.

— А что такое честь и месть? — вдруг спросил мальчишка.

Старик ответил поговоркой.

— Пусть пропадет моя вера, но не погибнет честь, — так говорят туркмены.

— Тогда я… — сказал Кайгысыз и запнулся. Он постеснялся сказать: «Набью морду толстогубому».

— О чем ты? — спросил старик.

— Я ничего, Нобат-ага.

— Тогда послушай меня… — Старик кряхтя уселся поудобнее. — Дни и месяцы мои на этом свете приходят к концу, невеликой осталась моя доля соли. И есть такое, о чем тебе никто не расскажет, кроме меня. Уходя во второй мир, выполню свой долг…

— А где он, второй мир?

Старик невесело рассмеялся, ткнул посохом в землю.

— Вот тут.

Мальчишке показалось, что старик имеет в виду запруду, и он спросил:

— Хочешь стать мельником?

Старик засмеялся повеселее.

— Тот мир, верблюжонок, — могила. Одной ногой я стою на ее краю.

— Могила — это на кладбище?

— Вот, вот…

— Что-ж там хорошего? Там очень тихо.

— Никто не уходит туда по своей воле,

— Кто же тебя туда посылает?

— Смерть.

— Смерть?

— Смерть, верблюжонок. Наш последний попутчик.

— Если она уводит на кладбище, ни за что не пойду с ней по своей воле, — задумчиво, как взрослый, сказал Кайгысыз.

— И я по своей воле не пойду.

— Вот это верно, Нобат-ага! Живи всегда на этом свете!

— Молодец! Мудро рассудил.

— Нобат-ага, ты говорил о каком-то долге… что выполнишь его. Что это такое?

— Я должен рассказать тебе о Теч-сердаре. Твой отец был человек необыкновенный,

— Какой это — необыкновенный?

— Когда он стал юношей, наш аул кочевал возле Мерва. Ему показалось скучно там, и он один откочевал в Серахс.

— Почему?

— Кто знает… Думаю, что играли в нем какие-то неукротимые душевные силы. В Серахсе собрал он нукеров — воинов. Конь не просит платы за свою прыть… Однажды твой отец проезжал мимо мавзолея Мене-баба. В давние времена все знали, что был здесь город, но в тот год, когда твоему отцу приглянулась наша долина, никто здесь не жил.

— Как же это случилось?

— До того, как к нам пришли с севера солдаты русского царя, жизнь в нашем краю была тревожная, опасная. Если ты хотел жить вблизи от Копет-Дага, надо было покориться персидскому шаху. А туркмены готовы скорее сломать себе шеи, чем склонить их перед чужеземцами.

— Перед курдами в войлочных шапках?

— Да. И перед персидскими аламанами. Эти разбойники то и дело налетали на наши аулы, уводили в рабство и разоряли туркмен.

— За что?

— Ты, хан мой, еще многого не знаешь. Жизнь для сильных все равно, что жареная пшеница — ковурга — для зубастых.

И снова мальчишка вспомнил про толстогубого и задумался. Потом спросил:

— А сейчас чья ковурга?

— Того, кто ее жарит.

— Почему же толстогубый сын мельника ест ее один, да еще нас дразнит?

«Была бы у твоего отца мельница, ты бы ел халву», — подумал Нобат-ага, но, не желая огорчать сироту, сказал:

— Жизнь, верблюжонок, — ложка, пущенная по кругу. Сегодня сын мельника ест ковургу с кишмишом, завтра ты будешь есть плов с цыпленком…

Мальчишка даже проглотил слюну от такого пророчества, а старик продолжал свой рассказ.

— Теч-сердар, увидев, что в нашей долине земля тучная и вдоволь воды, решил тут остаться. Запомни, мальчик: тот, кто заново заселил нашу долину, был твой отец, А теперь я скажу тебе, как он заслужил звание сердара. 'Правда, толком я и сам не знаю, с чего заварилась каша. То ли с Ирана пошло дело, то ли с Афганистана… То ли где-то умер отец и поссорились, не поделили власти дза его сына, то ли в Герате началась война…

— А где он — Герат?

— В Афганистане.

— Это дальше аула Чачи?