Чудом рожденный

Кайгысыз Атабаев хорошо помнил эту ночь внезапного нападения на спящий город. После зловещего посещения старшего брата Агаджана он ушел к Абдыразаку и спасся, а Полторацкого захватили на почте, избили, бросили в тюрьму. Зная, что часы его сочтены, стойкий большевик на клочке бумаги написал свое завещание рабочим. Оно широко распространилось после его казни по всему Закаспию. И сейчас, когда из теплушки уже вид-нелся Мерв, Атабаев извлек это письмо Полторацкого из кармана гимнастерки и прочитал молодым бойцам, переводя его с русского на туркменский:

«Товарищи рабочие! Я приговорен военным штабом к расстрелу. Через несколько часов меня не станет. Имея несколько часов в своем распоряжении, я хочу использовать это короткое драгоценное время для того, чтобы сказать Вам, дорогие товарищи, несколько предсмертных слов.

Товарищи рабочие! Погибая от руки белой банды, я верю, что на смену мне придут новые товарищи, более сильные, более крепкие духом, которые станут и будут вести начатое дело борьбы за полное раскрепощение рабочего люда от ига капитала…»

Голос Атабаева, пока он читал завещание коммуниста, относило ветром, но Кайгысыз набирал воздух в грудь, и слова Полторацкого звучали громко и внятно. А мимо бойцов бежали стены кирпичного завода… Вот здесь… Вот здесь это свершилось.

И кто-то из молодых вскинул винтовку и выстрелил в воздух.

«Не грусти… Твоя победа… Не грусти… Твоя победа…»

Встреча в бою

Бой начался на рассвете.

Глядя в полевой бинокль из наспех отрытого окопчика, мирный туркменский учитель в первый раз увидел поле сражения. Навсегда остались в его памяти разящие подробности этой минуты. По горизонту вдали бежали в клубках разрывов серые башни бронепоезда; кони без всадников скакали, вставали на дыбы и падали в кустах; над желтыми песками, в порослях чалы-четена и борджака рявкали, подняв стволы, дальнобойные орудия; а там, где высился холмик голый, как бритая голова, Кайгысыз увидел вдруг зайца и лису…

Да, заяц и лиса, присев в ужасе друг перед другом, — вдруг побежали рядом, как брат и сестра… Они искали нору, чтобы спастись…

Пыль взметалась над окопами бойцов той роты, где ночевал перед боем Атабаев. Начальник политотдела разрешил ему, как инструктору мусульманского бюро, в бою находиться с молодым аульным пополнением.

Потом солнце поднялось над полем боя… Атабаев бежал в цепи и видел, точно в тумане, одни засолонившиеся от пота спины гимнастерок бегущих рядом с ним и впереди него красноармейцев. Это была минута захлебнувшейся атаки, когда Атабаев шел с винтовкой в руке и что-то кричал по-туркменски, почти что пел боевые кличи. Он видел, что некоторые уже отползают назад, а другие падают, роняя из рук винтовки.

Из-за холма слышались визгливые голоса:

— Руки вверх, большевики!

— Из тысячи твоих жизней — одной не оставлю! Сдавайся!

— Кому дорога жизнь — руки вверх!

— Бросайте оружие!

Сейчас Атабаев лежал, зарыв локти в песок, и посылал пулю за пулей, щелкал затвором, спускал курок, каждый раз, не думая, повторял: «Вот тебе вверх… Вот тебе — ружья!..»

Рядом с ним застонал боец. Его рука, измазанная кровью и песком, скоблила землю. Атабаев знал его — это узбек Каландар из Ташкента.

— Эх, жалко… — кусал губы, плакал узбек.

Атабаев потащил его в лощинку, там к ним подбежали, согнувшись, два санитара. Они перевязывали раненную в плече руку бойца, а Кайгысыз гладил его черное от пыли лицо и возбужденно повторял:

— Жаль… Конечно, жаль, друг Каландар. Но ты живей — радуйся. Был бы жив, а руку поправят…

— Знаю, товарищ Атабаев, — сквозь зубы произнес узбек. — Ведь не на праздник шли с винтовками, правда? Ведь я добровольно, правда? Ради нашей победы не только двенадцать своих частей не пожалею — жизнь отдам, правда?..

Черное его лицо от боли посерело, побледнело.

— Обещаю, как коммунист, — за тебя отомщу!.. Ты мой брат дорогой, — прошептал Кайгысыз. — Будет мир, будем вместе! Наше будущее!..

И, не досказав, он побежал догонять свою роту…

И был еще трудный час боя под вечер. Огонь белых прижал бойцов к земле. И не хватало патронов. И Атабаев просил бойцов — экономить, расходовать только если уверен, что пуля не уйдет даром.

«Да можно ли нас победить!» — впервые самому себе крикнул в этот час Кайгысыз, и сам потом не мог себе ответить — крикнул ли он вслух или мысль кричала в нем…

И был артналёт, когда песчаные смерчи встали вокруг Атабаева. И была еще одна минута, когда в пыли нельзя было понять, кто на кого наступает. Кто бежал, кто падал, кто стонал, — и только винтовки беспрестанно стреляли, стреляли… Атабаев, забыв о чем просил бойцов, сам на ходу выпустил пять пуль — это за Каландара! И если ему не показалось, то кто-то впереди, в цепи врага, падал от его пуль.

Только сумерки, сгустившись над песками, погасили бой. Всё реже звучали выстрелы. Атабаев шел, обходя мертвые тела. Шел — что-то говорил санитарам, уносившим раненых на носилках. А что говорил, — и сам через минуту не мог бы вспомнить.