Чудовища были добры ко мне

Дрожь передалась покойнице. Пальцы Вазака сжимались, скребли когтями. Казалось, толстяк ласкает мертвую, желая добиться взаимности чувств. Звезда под Терезой засветилась тусклым, мерцающим огнем. Ритм мерцания совпадал с дрожью тела убитой и ознобом мага.

— О, Талел! Талел Черный…

Покойница открыла глаза: чистый белок без зрачка.

— …зову тебя…

— Хватит, — велела мертвая низким, мужским голосом.

— …Талел, мастер мой…

— Хватит, говорю. Я здесь. Убери руку, глупец!

Вазак отдернул руку, словно от костра. Покойница села, трогая себя: грудь, плечи, лицо. Мутная белизна взгляда стала радужной. Полные губы налились кровью: не рот, спелые вишни. Толстяк молчал, боясь помешать Талелу изучать душу той, в чье тело вселился жрец Сета. Этот способ связи Черный сам предложил ученику. Пока маги разговаривали, Талел наслаждался пикантными воспоминаниями жертв, переживая их во всей полноте.

— Вранье, — наконец сказал Талел. — Любовников — двое. Дрянь, неумехи. Силой ее не брали. Жаль… Душили скверно, она мало запомнила. Спроси меня: гневаюсь ли я?

— Гневаешься ли ты на меня, о Талел?

— Нет. Зачем ты звал меня, Вазак?

— Амброз Держидерево брал меня к башне Красотки…

Запинаясь, Вазак пересказал историю похода на могилу Инес ди Сальваре. Драка в «Лысом осле», найм старого проходимца… Понять, слушает ли его Талел, было невозможно. Покойница сидела без движения, опустив руки на бедра. Когда толстяк замолчал, радуга в глазах Терезы на миг погасла.

— Я понял, — без выражения сказал Талел. — Ты хочешь о чем-то спросить меня?

— Да, мастер! Амброз знал заранее, что я свяжусь с тобой…

— Амброз хитер. Будь с ним осторожен.

— Но почему? Почему Амброз хотел, чтобы я предал его?

— Амброз хитер, а ты глуп. Сам того не ведая, ты передал мне целое послание от Амброза Держидерево.

— Я глуп, мастер! Посвяти и меня в послание Амброза…

Свечи, моргнув, погасли. В зале воцарилась тьма. Ее озарял лишь гранат в перстне Вазака — и млечный огонь в глазницах покойницы.

— Амброз говорит: Красотка умерла чудовищем и была похоронена сразу после визита Симона Остихароса. Возможно, на ней ставили опыты. Возможно, ее убили. Виновны ли в этом Симон Пламенный и служка Циклоп? Я допускаю это, говорит Амброз.

— О, Талел!

— Амброз говорит: Симон Остихарос и служка Циклоп интересуются Янтарным гротом. Я тоже интересуюсь им, говорит Амброз. Но мой интерес — открытый. Они же действуют тайно от собратьев по Высокому Искусству. Хотят ли они возвыситься над остальными? Я допускаю это, говорит Амброз.

— О, Талел!

— Амброз говорит: Янтарный грот — пристанище магии, неведомой нам. Сивиллы не управляли ею. Но сивиллы пользовались возможностями грота. Они знали: как. И знали, что случится потом. Обычные женщины творили чудеса. Такое может повториться, и не раз. Сегодня — вещуньи, завтра — кухарки. Опасно ли это для нас, адептов Высокого Искусства? Я допускаю это, говорит Амброз.

— О-о, Талел…

— И наконец, говорит Амброз, я честен со всеми сторонами дела. Разрешив соглядатаю не прятаться от Симона, я показываю Пламенному свой интерес. Так же ясно, как показываю его Талелу Черному. Я подозреваю тебя, говорит Амброз Симону, в намерении узурпировать тайну Янтарного грота. Я подозреваю тебя в убийстве Красотки. Но я же и даю тебе возможность оправдаться. Захочешь ли ты оправдываться? Я допускаю это, говорит Амброз.

— О-о…

— А теперь уходи. Позже предашь тело костру…

Шаги. Тихий шорох: за Вазаком закрылась дверь.

Стон наслаждения.

Тишина.

2.

Янтарный грот сиял люстрой о тысяче свечей. Внутри люстры билась мошка по прозвищу Циклоп. Звон хрусталя нарастал в ушах, грозя глухотой. Вибрация пронизывала Циклопа насквозь. Казалось, звенит не грот, а он сам: кости и связки, хрящи и мышцы. Руки из последних сил сжимали голову, пытаясь унять болезненную дрожь. Циклоп зажмурился, спасая глаза от бешеного сияния, и увидел вплавленные — в янтарь? в мозг? — знаки.

Рисунки Ушедших.

Красотка собирала их. Щедро платила рисовальщикам за снятые копии. В башне Инес в изобилии водились свитки и фолианты, и даже гобелены с изображениями такого рода. Одноглазые холмы; символы, чей смысл утрачен; твари, похожие на плод гения безумного живописца. Красотка была уверена: эти рисунки — упрощенное письмо Ушедших, его безопасная разновидность, которая не сводит людей с ума.

А значит, письмена можно разгадать.

Увы, в разгадке она не преуспела. Циклоп же сомневался и в безопасности древних знаков. Они пылали перед его взором, смеясь над плотно зажмуренными глазами. «Я вижу их Оком Митры!» — понял Циклоп. Знаки были клавишами вселенской «гидры», водяного органа Мироздания. Только вместо воды в «гидру» залили жидкий янтарь. При нажатии знаки вспыхивали ярче солнца — и медленно, с неохотой тускнели. Тысяча голосов сплеталась в пространство без начала и конца, во время без конца и начала. Волны густого меда принимали в себя чужеродные струи кармина и смолы, охры и киновари. Море умоляло Циклопа об очищении. Он прозревал суть мольбы каким-то новым, загадочным чувством, о котором раньше и не подозревал.