Чудовища были добры ко мне

Циклоп встал в головах Симона. Взял с каминной полки жезл-управитель, сделанный из черного дерева, с наконечником из серебра. В раздумье почесал жезлом лоб над Оком Митры — и тронул «звучащий» кристалл. Гнусаво взвыл охотничий рожок. По лицу старого мага пробежала рябь. Так утренний ветер морщит гладь озера. Не сходя с места, Циклоп потянулся к другому кристаллу — сиреневому, на подставке из ореха. Тот взорвался оглушительным звоном литавр. Искристое крошево наполнило кабинет, словно кристалл разлетелся на тысячу кусочков. Рука с жезлом двигалась все быстрее. Сын Черной Вдовы стоял перед чудо-ксилофоном, где каждая дощечка — инструмент, и пытался, изворачиваясь всем телом, вовремя вплести в безумство симфонии новую тему. К литаврам и рожку присоединилась лютня. За ней последовали арфа, орган, флейта, виола; свирель, варган, тамбурин… Стон и писк, вой и тонкий, комариный звон; вкрадчивое шуршанье и грохот обвала в горах. Людей накрыли струнные переливы. В углах карлики-невидимки отбивали дробное стаккато. Ряд кристаллов таил в себе голоса певцов, звучавших в унисон или в терцию. По отдельности любой звук был, пожалуй, мелодичен, но от их сочетания хотелось стремглав выбежать прочь, зажав ладонями уши.

В хаосе угадывался некий ритм — вернее, два ритма, противостоявших друг другу. Сердца двух существ отчаянно колотились под сводами: сбоили, сбивались, бились до последнего.

«Демоны, — вспомнил Вульм. — Музыка Ушедших…»

Циклоп обратился в статую. Застыла рука с жезлом: поза была страшно неудобной, но сын Черной Вдовы плевать хотел на удобства. Лицо его, изборожденное асимметричными морщинами, сейчас больше, чем всегда, напоминало копию гористой местности вокруг Шаннурана. Впору было поверить, что он вбирает, всасывает в себя камень, пропитавший тело Симона — и, не рассчитав сил, сам превращается в скалу. Лишь хриплое, мощное дыхание, слышимое даже сквозь какофонию, да капельки пота на висках свидетельствовали: плоть Циклопа осталась человеческой.

Но если Циклоп уподобился статуе, то Симон Остихарос, напротив, претерпевал удивительные метаморфозы. Старому магу наскучило лежать без движения. Его сотрясала крупная дрожь. Тело не просто вибрировало — оно звучало, вторя дикому многоголосью. Пальцы левой руки конвульсивно сжимались и разжимались. Правая же лишь вздрагивала. Воздух над магом раскалился, плыл зыбким маревом. Так встает мираж над пустыней. Черты старца время от времени искажала гримаса боли, но ни стона не сорвалось с плотно сжатых губ Симона Пламенного.

В буре звуков проступила, формируясь, некая, пока еще робкая тема. Ее вели гобой, виола и лютня. Четче выделился ритм, в такт которому мерцало Око Митры во лбу Циклопа. Или это Око задавало ритм, а инструменты вторили ему? Жилы, оплетавшие рубин, опасно вздулись, грозя лопнуть. Лицо и руки Симона пошли пятнами. Скорее всего, то же творилось с остальным телом мага, но одежда скрывала его от глаз. Сквозь кожу проступили блестки слюды. Исчезли, сменились агатовыми разводами. Кожа сделалась шершавой, твердой на вид, словно наждачный камень; разгладилась, приобретя сходство с полированным мрамором. Кожа с вкраплениями базальтовой крошки. Кожа, припорошенная угольной пылью. Кожа с радужными разводами перламутра…

Тема набрала силу. Вырвалась из тисков, взлетела торжествующим крещендо. Ладонь правой, неподъемной руки мага с отчетливым хрустом сжалась в кулак. Это не был хруст крошащегося гранита — скорее, хруст костей и хрящей, беда древних суставов. Симон заскрипел зубами, его выгнуло дугой. Цепи натянулись, зазвенели, но выдержали. Какие-то трудно уловимые изменения происходили не только в старце, но и вокруг, по всему кабинету. Глаз был не в силах отследить их. Остихароса терзали жестокие судороги; от них лихорадило башню снизу доверху. Еще чуть-чуть, и здание обрушится, похоронив дерзких под развалинами.

Голова Циклопа являла собой жуткое, противоестественное зрелище. Жилы, что служили «оправой» Оку Митры, превратились в змей, толстых и лоснящихся, в щупальца спрута. Они разбухли, оплели всю верхнюю часть головы Циклопа, сделав ее вдвое большей. Они бугрились складками, до ужаса напоминая мозг — птенец вылупился из костяного яйца. О, Вульм хорошо знал, как выглядит содержимое разрубленного черепа! Око Митры скрылось под этими наплывами. Там, где раньше был центр лба, распахнулся черный провал, ведущий в бездну. Багровая пульсация рубина едва угадывалась, теряясь в глубинах Предвечного Мрака. Аспидная воронка засасывала в себя звуки и цвета, пространство и время, не выпуская наружу даже свет. Тьма властно притягивала взгляд, не позволяя отвернуться; парализовывала волю, сковывая тело цепями крепче железных…