Чудовища не ошибаются

Черти… и как я буду без них?.. Не знаю…

Сев обратно в машину уже без родителей, я отвернулась от Разумовского, пытаясь сдержать слёзы. Непроизвольно шмыгнула носом и вдруг почувствовала его ладонь на своей спине.

— Лесь…

— Отстаньте от меня, Владлен Михайлович, — сказала я прерывающимся голосом. — Вы, кажется, хотели поработать таксистом? Вот и… работайте.

Он вздохнул, опять погладил меня по спине — гад! — но отстал.

Ехали в полном молчании. На Влада я не смотрела, отвернувшись в окно так сильно, что у меня даже шея затекла.

Внутри опять поднималась злость. Та самая, глупая и нелепая, из-за которой я уже кричала на него однажды.

Наверное, именно поэтому в тот момент, когда Влад остановил машину возле моего подъезда, я повернулась к нему и язвительно спросила:

— И сколько я должна за проезд, Владлен Михайлович?

Разумовский смотрел на меня укоризненно.

— Лесь…

— Что? — я вновь шмыгнула носом. — Любые услуги должны оплачиваться, разве не так? Вот вы мне за интимные услуги заплатили, и хорошо, щедро. И я тоже хочу заплатить. За проезд. Сколько?

Влад вдруг наклонился и взял меня за руки, попытался притянуть ближе, но я начала вырываться.

— Не трогай меня! — шипела я, выворачиваясь из его объятий. — Думаешь, денег дал, и теперь всё можно, да? За руки хватать, целовать, трахать… Так ты думаешь, да?!

— Нет, Леся.

Голос у Разумовского был совершенно, чудовищно спокойным, и я разозлилась ещё больше.

— Ненавижу! — прошептала я и сильно толкнула его ладонью в грудь. — Ненавижу. Как я теперь буду жить, Влад?! Как?! Четыре года… — я всхлипнула и начала некрасиво рыдать. — Четыре года я… как проклятая… А ты… бац… облагодетельствовал. Святой… подал нищенке!

— Ну хватит, Леся. — Разумовский резким движением притянул меня к себе. — Ты не нищенка. Что за глупости?

— Глупости?! — рыдала я в его пальто совершенно бессовестным образом. — Для тебя это просто! Деньги… бумажки… они для тебя ничего не значат! А я четыре года убивалась за каждую бумажку! И так и не смогла… не смогла… — я затряслась от судорог, прошедших через моё тело. — Ничего… не сделала… Я бесполезная, беспомощная…

— Леся… бедная моя девочка…

Сквозь рыдания я слышала — Влад что-то шептал. Целовал меня в макушку, в мокрые от слёз щёки, гладил по спине…

— Ненавижу тебя, ненавижу… — говорила я, вновь пытаясь оттолкнуть его ладони, которыми он обнимал моё лицо. — И люблю… очень люблю…

Я сама не поняла, в какой момент и почему сказала это.

Влад застыл. Замер. Как будто никогда в жизни не слышал ничего чудеснее.

А я продолжала плакать.

— Леся… — наверное, он хотел меня поцеловать. Но из-за слёз, застилающих глаза, я ничего не видела — и как-то неудачно дёрнула головой. — Ай!

Разумовский схватился за нос, в который я ему заехала лбом со всей дури.

— Что? — перепугалась я, моментально переставая плакать. — Больно, да?

Влад что-то невнятно промычал. Я испуганно вывалилась из машины, набрала полную горсть снега, запрыгнула обратно, заставила Разумовского отнять руки от лица — и залепила ему нос снежком.

— Вот. Холодное. Должно помочь.

— Леся… — простонал Влад, стирая с лица снег. — Холодное — это прекрасно, но снег с обочины — не очень удачная идея. Выхлопные газы, собаки…

— Собаки? — не поняла я.

— Угу, — кивнул Разумовский. — Писают. И какают тоже.

Я с ужасом посмотрела на его нос, уже ожидая увидеть там вместо него собачью какашку, но…

Влад смеялся.

— Тролль! — обиделась я. Выскочила из машины и почти побежала к подъезду.

— Леся! Подожди!

Я ускорила шаг. И совершенно забыла о замерзшей луже возле скамейки… Поскользнулась, взвизгнула и непременно грохнулась бы затылком об асфальт — если бы не Влад. Он каким-то образом успел подхватить меня и поставил обратно на ноги.

— Это ты виноват! — заявила я, поворачиваясь к Разумовскому. Нос у него уже начинал распухать…

— Конечно, — величественно кивнул Влад. — Именно я сотворил тут эту замёрзшую лужу. Разлил, как Аннушка подсолнечное масло. Какой коварный план, да?

— Тролль, — вновь буркнула я, но на этот раз не стала убегать. Не хватает ещё шею себе сломать… Осторожно зашагала к подъезду.

А Влад шёл за мной…

Дома на меня опять напало отчаяние. И растерянность.

Я даже на несколько мгновений забыла, что Разумовский тоже вошёл в квартиру. Металась по ней туда-сюда, полностью потерявшись…

Пока он не сгрёб меня в охапку и не усадил на диван в гостиной. Сел рядом, обнял и прижал к своей груди.

Я больше не могла кричать.

Зато я могла плакать. Беззвучно…

— Знаешь, Лесь, когда я был маленьким, и мой отец ещё был жив, он сказал мне одну странную вещь.

— Какую? — прошептала я, украдкой вытирая слёзы о рубашку Влада.

— Он сказал, что любая ситуация может быть одновременно и хорошей, и плохой. Мне тогда было девять, Лесь. И я думал, добро — это что-то абсолютное. И зло тоже. Как Кощей Бессмертный и Змей Горыныч.

А потом папы не стало, и я вырос. И понял, что он был прав. Сейчас ты плачешь, Лесь… А ведь я хотел, чтобы ты радовалась. Радовалась за шанс для своих родителей. Я хотел, чтобы ты не надрывалась, чтобы из твоих глаз исчезло отчаяние. А ты плачешь.

— Я радуюсь. Просто…