Я пригубила чай. Бен тоже сделал глоток.
– Так ты откроешь подарок или как? – спросил он.
Я отклеила полоску скотча, развернула пакетик. Внутри лежал магнитик в виде улыбающейся женщины с крыльями. Длинные волосы ее струились по плечам. Она казалась одновременно прекрасной и опасной. Внизу вилась синяя надпись: «Женщины летают, пока мужчины не смотрят».
– Мне она напомнила тебя, – пояснил Бен.
– Думаешь, я умею летать?
Он рассмеялся.
– Прилепишь ее на холодильник вместо правил Джона.
Я наблюдала украдкой, как Бен отпивает глоток чая, и пыталась разобраться, что же чувствую к нему. На свадьбе мне хотелось его поцеловать, но сейчас, при свете дня, он казался каким-то нескладным, нелепым – рыжий, смуглый, конопатый.
Зато у него очаровательная улыбка.
И он добрый.
Почему же я в него не влюбилась? Или я способна влюбляться только в тех, кто неминуемо разобьет мне сердце?
– Ну, так что, – проговорил Бен, – обсудим щекотливый вопрос?
– Я боюсь щекотки, – рассмеялась я.
– Я про экзамены. И о том, что тебя не перевели в следующий класс.
– К чему ты клонишь?
– К тому, что тебе все-таки удалось сдать четыре экзамена, да еще в трудных обстоятельствах, а это чего-нибудь да стоит.
– А надо было пять. Да и оценку за массовые коммуникации мне поставили только потому, что ты подал свой проект и от моего имени тоже.
Открыв конверт с результатами экзаменов, я тут же выбросила его в мусорную корзину и вернулась домой, стараясь, чтобы меня не заметили. Я надеялась, что об экзаменах никто не вспомнит. Но Джон давным-давно установил себе напоминание в телефоне и поджидал меня в гостиной.
Самое приятное в последовавшей нотации (я всех разочаровала и подвела) было то, что мама, вернувшись из магазина, обняла меня, сказала, что она уверена, я сделала что могла и «хорошо» за драматургию и массовые коммуникации – прекрасная отметка, да и «удовлетворительно» за оба сочинения по английскому не так уж и мало. На это Джон возразил, что меня все равно не перевели в следующий класс. А мама ответила, что непременно попытается добиться, чтобы меня взяли. Попросила Джона позвонить в школу, он отказался, мол, он тут вообще ни при чем и, по его мнению, меня надо отправить в психиатрическую клинику, тем более что пить таблетки я отказываюсь. Мама скрестила руки на груди.
– Я даже не говорю о том, что это полная чушь, но как ты собираешься платить за лечение? Ты же теперь безработный.
Когда я рассказала об этом Бену, он улыбнулся.
– Похоже, у вас большие перемены.
– Да нет, она пока ничего такого не сделала, и Джон по-прежнему всеми командует.
– Твоя мама права, – ответил Бен, – надо побороться, чтобы тебя все-таки перевели в следующий класс. Тебе годами внушали, какое ты ничтожество, а школа палец о палец не ударила, чтобы тебе помочь. Они гордятся нашими успехами, а если у нас что-то не получается, сидят сложа руки. Если хочешь, я пойду с тобой, мы вместе напишем заявление.
– Поздно уже. Устроюсь на какие-нибудь подготовительные курсы.
– Но там нет драматургии.
– Придется от нее отказаться.
– Кстати… – Бен протянул мне сложенный лист. – Только не сердись, пожалуйста.
– Ты писал обо мне мистеру Дарби?
– Видишь, что он ответил? – Бен ткнул пальцем в бумагу – «Она талантливая. И может стать актрисой». Это он о тебе, Лекс. Правда, здорово? По-моему, он считает, что из тебя получится отличная актриса. И сделает все, чтобы тебе помочь.
– В школе меня считают чокнутой. И директриса, и секретари, и большинство учеников. Я же разбила стулом окно.
– Новый класс – новое начало. Ты возродишься из пепла. – Он улыбнулся. – Для такой смелой актрисы, как ты, это пара пустяков.
Вид у него был довольный, а я не могла понять, что же чувствую. Он меня жизни учит или по-дружески верит в меня?
– Джону это явно не понравится, – заметила я. – Он считает, что актерство – полная ерунда.
– А тебе и не нужно его разрешение. – Бен ткнул меня локтем. – Ты же умеешь летать.