Чудовище

Линди капризно наморщила лоб, но согласилась. По ее плечам заструился огненный водопад.

— До чего же ты красивая, Линди, — прошептал я.

Она засмеялась.

— Ты считаешь меня красивой только потому… Она осеклась.

— Потому что я сам уродлив? — закончил я за нее.

— Я не это хотела сказать, — возразила Линди, но покраснела.

— Не бойся, меня это не задевает. Я же знаю, как выгляжу. На что же обижаться?

— Ты меня не дослушал. Я хотела сказать: ты считаешь меня красивой, поскольку не видишь других девчонок. По-настоящему красивых.

— И все равно ты красивая.

Я представил, как здорово было бы коснуться ее, провести рукой по гладкому атласу, ощущая под ним ее тепло… И тут же себя одернул. Нельзя потакать таким мыслям. Я должен держать себя в руках. Если она почувствует, как сильно я ее хочу, наши отношения, с таким трудом построенные, развалятся и их уже не восстановишь. Я подал Линде зеркало — ведьмино зеркало. Она разглядывала свое отражение, а я тайком наблюдал за ней. Наверное, она не привыкла ходить с распущенным волосами. Я заметил, что Линди подкрасила губы помадой вишневого оттенка и чуть подрумянила щеки. Раньше я никогда не видел у нее на лице косметику. Однако я тут же охладил свой пыл: она просто «вошла в образ» и все это — дополнение к старому платью.

Пока ты ходила, я раскопал старый граммофон с пластинками. Сейчас посмотрим, работает ли.

— Настоящий? Здорово! — захлопала в ладоши Линди.

Мы вытащили граммофон из сундука, приладили потускневшую трубу. Я наугад выбрал пластинку. У меня были виниловые пластинки, но эта была вдвое толще и меньше по размеру. На этикетке значилось: «Голубой Дунай».

Я покрутил пыльную ручку, щелкнул рычажком. Диск сделал несколько оборотов и замер. Я его снова толкнул — тот же результат. Наверное, старый пружинный механизм требовал чистки и смазки, но музыки мы так и не дождались.

Линду это немного опечалило. Потом она улыбнулась и сказала:

— Наверное, это к лучшему. Я все равно не умею танцевать вальс.

— Я умею. Мой…

Я вовремя прикусил язык и не сказал, что в одиннадцать лет ходил на уроки танцев. Мать моего дружка Трея возила нас в какой-то загородный клуб.

— Ты чего замолчал?

— Я хотел сказать, мой отец делал передачу с одним преподавателем танцев. Уроки танцев по телевидению. Мне было интересно. Я смотрел и, в общем-то, научился. Могу показать. Это легко.

— Тебе легко.

— И тебе тоже.

Я достал из чемодана шарф и перчатки. Перчатки оказались как нельзя кстати — мне не хотелось вызывать у Линды отвращение, дотрагиваясь до нее своими когтями. Надев перчатки, я протянул ей руку.

— Позволь пригласить тебя на танец.

— И что я должна делать?

— Взять мою руку.

И она взяла мою руку. Это было так неожиданно, что я застыл на месте.

— А другую руку куда? — спросила Линди.

— Положи ее мне на плечо. А теперь…

Я обнял Линду за талию и повернул голову к окну, чтобы не слишком пугать ее своим видом.

— Теперь в точности повторяй мои движения.

Я стал показывать ей самые простые движения вальса.

— Вперед. Теперь в сторону. А теперь приближайся ко мне.

Линди старательно подражала мне, но у нее не получалось.

— Попробуем еще раз.

Я притянул ее ближе, чем следовало бы, и почувствовал, как ее нога коснулась моей. У меня напрягся каждый мускул. Сердце бешено застучало. Я надеялся, что Линди этого не заметит. Я терпеливо показывал ей, как надо двигаться, и через некоторое время у нее стало получаться.

— Но у нас нет музыки, — сказала она.

— Сейчас будет.

Я стал напевать мелодию «Голубого Дуная». Мы кружились по полу, старательно огибая коробки. Когда танцуешь вальс, обязательно касаешься друг друга. Мне эти прикосновения были очень дороги. Линди не только подкрасила губы и подрумянила щеки. Она слегка надушилась. Я вдыхал запах ее духов, и у меня кружилась голова. Но я продолжал напевать знаменитый вальс. Вспомнив, что говорили нам на уроках танцев, я старался двигаться по кругу. К сожалению, я помнил далеко не всю мелодию, и через какое-то время танец окончился.

— Вы танцевали божественно, дорогая Ида, — сказал я, подражая героям старых фильмов. — По сравнению с вами я чувствую себя деревенщиной.

Линди весело захихикала. Она отпустила мою руку, но стояла рядом.

— Я впервые вижу такого, как ты, Адриан.

— Да уж.

— Я не то хотела сказать. У меня еще не было такого друга, как ты.

Друг. Она назвала меня другом. Что ж, это лучше, чем прежние слова «похититель» и «тюремщик». Но мне этого было недостаточно. Мне хотелось большего. Думаете, меня не угнетало, что мы с ней до сих пор не поцеловались и она не захотела меня по единственной причине — из-за моего уродства? Угнетало, и еще как. Будь я понастойчивее, Линди не обратила бы внимания на мою внешность и увидела бы меня настоящего.

А если нет?

«Меня настоящего». Я сам не понимал, что это такое. За эти месяцы я изменился, и не только внешне.

— Раньше я ненавидела тебя за то, что ты насильно удерживаешь меня здесь, — сказала она.

— Знаю. И причина, Линди, не только в сделке с твоим отцом. Я устал от одиночества. А это единственный…

— Думаешь, я не понимаю?