Чудовище

Странная, странная, странная. Такая светлая, такая необыкновенная. Это может быть любовью? Какой-то монстр, какое-то чудовище. Но она светлая, светлая. Когда это было так?

Не было, давно, не вспомнить. Только горе, только ужас.

Что с ней? Что с ней?

— Не была сегодня? (Что? Что произошло?) И не предупредила?

Такого не может быть. Такого никогда не было. Танцы страсть её, это все, что согревает, это все, что держит. Чтоб не сойти с ума. Не сойти с ума. ОН! Нет, она не могла согласиться, она не могла бросить Ромку, всё бросить. Не могла!

— Ира! Ира! Открывай! Ира!

Где-то был ключ. Где-то был. Где-то, ключ… Что это?

Так сильно тяжело идти, так трудно, тяжело дышать, как паутина, как липкая паутина. Стягивает ватные сгустки воздуха, сворачивает, скручивает. Как сон. Идешь — не можешь. Все силы — на одно движение. Все силы — на одно, только на одно. Это сон. Надо проснуться. Сон. Это сон!

Здесь нет этой двери! Никогда не было этой двери!

— Зачем ты пришла?

— Это ТЫ? Где ТЫ? Я не вижу!

— Я — везде!

— Где Ира? Что ты с ней сделал?

— Пока здесь. Но я её забираю с собой.

— Тебя накажут!

— Я не буду ее раскрывать.

В сизых слоях тумана, как на ложе с перинами и подушками недвижно лежит Ира Ирочка Ирина. Живая? Дышит. Сестра. Единственная, родная, преданная ею, Ольгой.

Потянулась к двери, маленькими рывками, тонет, как в болоте, но идет, но получается! Это сон!

— Ты не можешь её забрать!

«СОН»,

— Ты не можешь её забрать!

— Могу! Я спасаю её от этого вашего страшного мира!

— Что она будет там, у тебя? Бездыханной зомби?!

— Я люблю её. Любовь всё сможет!

— И ты в это веришь?

— Верю.

— У неё сын.

— Сын всё равно скоро умрёт.

— Без неё он умрёт завтра же.

— Разве есть смысл во времени?

— Для нас — есть. И ты не Бог, чтобы решать за неё.

Ирина не двигается, но Ольга явно ощущает, что она становится всё ближе и ближе к этой странной двери.

— Ваш мир страшный! Страшный. Она лучшая, самая лучшая! Как она попала к вам? Как? Ваша жестокость друг к другу. Ваши холодные связи. Ваши жуткие отношения. Вы убиваете друг друга. Вы любите и ничего не делаете для любви. Вы твердые, вы неподвижные. У вас нет свободы. Нет свободы действий, нет свободы желаний. Это не справедливо!

Ольга рванула к двери, готовая прыгнуть туда сама, оттолкнуть сестру в последний миг.

— Стой! Стой! Послушай меня! Ты считаешь наш мир несправедливым? Нет свободы желаний, так ты сказал? Нет свободы действиям? Но ты, ты, что хочешь сделать?! Ты хочешь отнять у неё семью, сына, работу, осознанную жизнь, в конце концов! Это её выбор? Это её свобода желаний?! Это справедливо? Ты любишь её, ты знаешь, что она хочет. Где справедливость в твоих действиях?! Где?

Ольга почувствовала вдруг, как волнами спадает напряжение, толчками обрываются нити, и смягчается, и становится вязким и расплывчатым серый воздух. Она ещё не поняла, что случилось.

— Где? — вдохнула, странно обмякая. Она увидела, как сгустки — чего? — скатываются с Ирины, и последний, ласкающий щеки, губы её, медленно исчезает, не желая уходить, не желая расставаться. Ольга заплакала вдруг — как жалко, как жалко его… как жалко.

Дверь открылась…

— Не справедливо, — прошепталось в воздухе. — …и закрылась, растворяясь в глазах. И — ничего…