Чудовище Франкенштейна

Мы оба помолчали, Лили взглянула на освещенное окно.

— Если вы не подниметесь, он уйдет, — сказал я.

— Умереть можно по-разному, — пробормотала она, будто не слыша, — но я страшусь любой смерти.

Лили направилась к двери, а затем прибежала обратно.

— Вот, — она сняла заколку и всучила мне. — Хватит и монет. Он не получит больше ни гроша!

Прошло много времени, прежде чем она появилась в дверях. Качаясь, Лили ухватилась за косяк. Глаза безумно блестели, губы застыли в страдальческой улыбке.

— Я запустила себя, — шепнула она. — Уже ничего нельзя сделать.

Она стукнула себя в грудь и крикнула:

— Кишка тонка!

— У кого?

Выпустив пар, она повисла на мне.

— У меня, иначе бы я сама с этим покончила. Причем немедля, ведь мои мучения еще даже не начинались.

Я молча обнял ее, и к ней вернулось самообладание. Она выпрямила спину. В ее глазах вновь читалась жесткость. Через пару минут Лили оттолкнула меня:

— Не прижимайтесь так сильно. От вас разит лошадьми, руки сами тянутся за хлыстом.

Лили отряхнулась, словно я испачкал ее. Смотрела она равнодушно, но руки у нее дрожали.

— Что с вами? — тихо спросил я.

— Рассказать вам? — Она повысила голос. — С таким же успехом можно рассказывать одной из моих собак. Разве животное что-нибудь знает о женской боли?

— Так и женщине не понять страданий животного.

Дамфрис

20 ноября

Наконец-то Шотландия! Скалы уступают место болотам, черные леса — долинам: вечно изменчивый ландшафт Шотландского высокогорья. Погода здесь такая же суровая и капризная, как мои мысли, и я впитываю соль, рассеянную в воздухе, с каждым вздохом. Море уже совсем близко, а там и до Оркнейских островов недалеко!

Сегодня я чувствую оптимизм, которого еще вчера не было: наверное, мое настроение резко улучшилось, едва я ступил на шотландскую землю. Учитывая взаимную неприязнь шотландцев и англичан, я больше не опасаюсь погони. Теперь я двигаюсь по собственной воле. Не убегаю, а, наоборот, спешу навстречу.

Лили до сих пор под впечатлением от вчерашнего посещения врача и не разделяет моего веселья. Она еще больше устала, словно после медицинского подтверждения болезнь стала более ощутимой.

Ее точит червь…

Я вздрагиваю при этой мысли, хотя и знаю, что такова участь всех людей. Как забавно, что сам я, не будучи человеком, был пищей для червей задолго до того, как сделал первый вздох.

Какие мрачные мысли!

Никогда больше у меня в носу не защипет от запаха гари и руки мои не обагрятся кровью. Никогда больше не увижу я лиц в темноте: ни отца, отказавшего мне в праве на жизнь, ни Уинтерборна, попрекавшего меня тем, что лишь могло случиться. Я сотворю свою жизнь именно так, как сам был сотворен: наперекор естественному порядку вещей.

И если я сумею распрощаться с прошлым, быть может, это удастся и Лили. Она бледна, однако по-прежнему красива; хоть она и злословит, но сопровождает меня по собственной воле.

4 декабря

Лили мало говорила, ела еще меньше и передвигалась все медленнее. Ей приходилось напрягаться, чтобы просто поднять глаза к небу. Она перестала оспаривать каждое мое решение — верный признак усталости: у нее даже нет сил жаловаться.

Я искал местечко поуютнее. Часов в одиннадцать ночи вломился в хлев поодаль от избы. Там были старая лошадь, тощая корова и чахлые цыплята, а также сено, фураж и фермерская утварь. Я стал гладить лошадь и тихо говорить с ней. Когда она успокоилась, остальной скот тоже затих.

Я устроил постель для Лили за охапками сена и уложил ее. Я собирался вздремнуть лишь пару часов, а ей дать как следует отдохнуть, но заспался сам. На рассвете из-за стены раздались голоса. Я проснулся, Лили же не шелохнулась. Я подкрался, чтобы послушать.

Пожилой человек резким тоном наставлял юношу, как вести хозяйство те два дня, пока его не будет дома. Распоряжениям не было конца и края. Наконец подъехал экипаж и увез его. Пяти минут не прошло, как я услышал голос мальчика. Юноша перекладывал на него только что полученные обязанности: подоить коров и накормить цыплят, и сам собирался отлучиться. Он дал мальчику монетку и пообещал еще одну по возвращении.

— Узнаю, что ты не сидел на месте, а пошел выкаблучиваться перед друзьями, что ведешь хозяйство вместо меня, — сказал он так же сурово, как мужчина, — я тебя поколочу, да еще и деньги заберу.

— Никому не скажу. Ты же знаешь, я не шучу!

Молодой человек поспешил по своим делам, насвистывая веселую мелодию.

Мальчик быстро выполнил свою работу: выпустил скот в огороженный двор и рассыпал по земле корм. Затем взял ведро, наспех подоил корову и унес молоко. Лили так и спала.

Проникнуть в избу не составило труда: одна ставня болталась, и я залез в спальню. Там стояли комод для белья, умывальник, ночной горшок, соломенная кровать с грудой стеганых одеял. В кухне — стол и стулья; над очагом висела посуда. В углу виднелась деревянная скамья, а перед ней на голом полу лежал полосатый ковер. За кухней находилась кладовая, ступеньки вели в погреб, где хранилась картошка, морковь, репа, лук и бочонок мяса в пенистом рассоле.