Чудовище Южных Окраин

Вода закипела. Я заварил чай, разлил его по кружкам и пристроил их поближе к костру, чтобы не остывали, а в освободившемся котелке стал варить кашу. Каша — гадость, это вам любой Пустынный Кода скажет. То ли дело сочные листья какбатула, который растет в Певучих Песках. Что это такое — объяснять бесполезно, если вы не пробовали. Но когда очень хочется есть, то и каша пойдет, а с тех пор, как я связался с Исангардом, я постоянно хочу есть.

Я заметил, что чай в одной из чашек потихоньку перекипает, и отодвинул его подальше от костра. Невидимый в ярком утреннем свете огонь потрескивал и обдавал сухим жаром мои колени, когда я присаживался рядом на корточки. Река беззвучно струилась внизу, а синие стрекозы проносились надо мной, прекрасные и чуткие, как стрелы.

Я позвал громким шепотом:

— Исангард!

Он тут же проснулся, лениво похлопал ресницами и сел. Первым делом нашел глазами Имлах, а потом улыбнулся мне, приветливо и чуть-чуть виновато. За это я его моментально простил и сказал довольно грубо, чтобы он не воображал о себе лишнего:

— Иди умойся. Чучело.

Он легко встал, прошел мимо костра, сунул нос в котелок, где булькала, плавилась и неудержимо пригорала каша, а потом, как был, в одежде, рухнул с обрыва в воду. Я даже подскочил. Никогда не знаешь, чего от него ожидать через минуту. Имлах беспокойно зашевелилась под плащом. Из-под обрыва донесся его победный вопль. Так орут жители пустыни, когда большой толпой гонят на смерть врага. Я уже привык к его отвратительным манерам, которые он перенял у моих земляков за время пребывания в плену, но Имлах, кажется, перепугалась до смерти. Бедняжка забыла о всякой осторожности, и на меня обрушился поток ее бессвязных мыслей, и в каждой бился страх.

— Не бойся ты, — снисходительно произнес я вслух, чтобы до нее скорее дошло. — Мой друг пошел принять освежающую ванну. Надо же когда-то привести себя в порядок. Не все могут жить растрепами, знаешь ли.

А вид у нее действительно был жалкий. К утру все ее синяки как следует проявились, и девчонка приобрела сходство с пятнистой гиеной. Несчастная такая, всклокоченная гиенка с испуганными глазами.

Исангард вылез на берег, жутко довольный собой. Вода текла с него, как с водяного, с шеи свешивались склизкие водоросли — подцепил уже. Темные глаза сияли.

— А там, оказывается, ключи подводные бьют, — сообщил он и, заливая все вокруг, уселся возле костра прямо на землю. Он схватил голыми руками кружку с горячим чаем, обжегся, тихо охнул, но кружки не выронил. Исангард лучше руки себе сожжет, чем прольет чай. Морщась, он поставил ее обратно на траву и стремительно приложил ладонь к мокрой одежде.

— Ну и дурак, — шепнул я.

— Иди лучше окунись, — предложил он. — А мы с Имлах доварим кашу. — Он обернулся. — Имлах! Ты где? Имлах!

— Я здесь, — негромко отозвалась она неизвестно откуда. — Я… мох…

— Иди завтракать, мох, — сказал он, как ни в чем не бывало. Можно подумать, он встречает таких девиц ежедневно.

— Я некрасивая, — пропищала она жалобно. — Я нелюдь. Мне двести восемь лет.

— Дуреха ты, — сказал Исангард в пустоту очень ласково. Такое с ним редко случается. Обычно он ругается, как последний работорговец, если, помилуй Зират-Диннин, завтрак почему-либо задерживается.

Я не понял, откуда она появилась. Она просто встала с земли и сделала вид, что ничего особенного не произошло. Мало ли какие вещи по неосмотрительности случаются. Вот, нечаянно превратилась в мох.

Я сердито бросил ей ложку. «Кокетка противная», — подумал я. Она в ответ только посмотрела на меня умоляюще.

Мы начали есть, сталкиваясь ложками в тесном котелке. Каша была с дымком, довольно вонючая. К тому же, из костра в нее насыпался пепел и даже какая-то обгоревшая веточка хрустнула на зубах. И все потому, что Исангард утопил крышку от котелка. Был такой прискорбный случай, еще давно.

Мы уже приступали к чаепитию, когда кусты на берегу зашевелились и оттуда высунулись морды.

Сначала одна.

Потом сразу десять.

От неожиданности Исангард откусил кусок своей деревянной ложки, которая в тот момент, к несчастью, оказалась у него во рту.

Морды были человеческие. Тупые, целеустремленные, с безмозглыми, горящими взорами. Все они были абсолютно одинаковые, как будто их одна мама родила и одна нянька воспитала. Я не понял даже, люди это или все-таки не совсем люди. Может быть, и люди, только совершенно отупевшие от единственной мысли, которая засела в их куцых мозгах в качестве смысла жизни: никого не пускать за реку. Не знаю уж, кто их так изуродовал. Вид у них был жуткий, и я перетрусил. На моем месте любой Пустынный Кода уже давно ударился бы в бегство, и то, что я все еще стоял и смотрел, как они лезут из кустов и выстраиваются на берегу, было уже само по себе героизмом.

Ни одной связной мысли от кустов не доносилось. «Убить… Убить…» Надоело даже слушать. А они все лезли и лезли. По-моему, там притаилась целая армия.