Чудовище (сборник)

— Товарищи, только что произошло радостное событие! — ликовал кирилловский голос, мужественно и игриво переливаясь тембрами. — Только что приземлился спускаемый отсек корабля, вернувшегося с планены Марс. Мы все сейчас станем свидетелями знаменательного момента — вот-вот распахнется люк, и нам настречу выйдет наш герой, наш любимец, которого мы не видели целых четыре года! Вот он, вот он уже показывается, четырежды Герой Советского Союза, наш соотечественник дерзновенный Алексадр…

Сашка явственно разглядел, как сползла с приемника лицевая панель и оттуда, изнутри, показалось бледное, усталое, но до невыразимости благородное лицо. Его лицо!

Он зажмурился и потряс головой. Видение исчезло. Приемник был цел и невредим. Но Кириллов продолжал захлебываться от восторга.

Сашка подошел к встроенному шкафу. Открыл дверцу. С внутренней ее стороны было большое зеркало. Он стал пристально вглядываться в себя.

Отражение как отражение. Сашка даже улыбнулся сам себе. Пригладил волосы и похлопал себя по животу. Потом скорчил рожу, высунув язык. Подмигнул. Все было в норме. Лишь глаза. Снова ему показалось, что с глазами что-то не то, не его какие-то глаза! Он отвернулся, чтоб рассеяться, дать зрению передышку, даже смежил веки на минуту.

Потом снова заглянул в зеркало. Глаза были явно чужие. Холодные, нечеловеческие. Будто две стеклянные пуговицы с яркими, но совершенно ледяными зрачками-пятнами. Таких глаз он ни у кого никогда не видел. Ему стало страшно. Рука совершенно непроизвольно подхватила со стола телефонный аппарат и с силой обрушила его на зеркальную поверхность.

Послышался звон разбиваемого стекла, посыпались осколки. Стало темно и сыро. Кабинет, телевизор, кресла и диваны пропали куда-то, даже кирилловский голос замолк…

Сашка стоял на негнущихся ослабевших ногах. Зрение постепенно возвращалось к нему. Но очень медленно. В горле было сухо. Голова гудела, раскалывалась. Шапки на ней не было, и падающий снег ложился прямо на волосы, не таял.

Он стоял перед разбитой витриной книжного магазина. И руки его были в крови. Рядом, прямо на земле, лежал красноглазый толстяк — он хрипел, захлебывался пеной, и мелко сучил короткими ножками. Лицо его тоже было в крови — не разберешь, где нос, где губы, где лоб. «Фирменная» продавщица из обменного отдела, вцепившись в косяк дверного проема, истошно вопила, совсем не заботясь, как она при этом выглядит.

Один к другому, кольцом, сбивался любопытствующий народ. На глазах темнело. И все вокруг было как-то сыро, глупо, ненужно и необъяснимо.

Сон, или каждому свое

Ибо никто не может положить другого основания, кроме положенного…

Павел. "Первое послание к коринфянам"

Он просыпался несколько раз за ночь. А может быть, и ни разу, может быть, это был один сплошной, прерываемый кошмарами сон, бесконечный, как сама вселенная, свернутый в чудовищную спираль, витки которой перемешались, нагромоздились один на другой — и породили такую путаницу, что не простому смертному было в ней разобраться.

Он уже успел позабыть, где заснул. В первый раз он пробудился у себя, в своей собственной постели, от тягучего, липкого сновидения, в котором ему отводилась роль безропотной жертвы, приносимой невесть кому, невесть за что… Пробуждение сбросило тяжесть с груди, будто с самого дна океана он вынырнул на поверхность, глотнул воздуха. Но когда обрывки страхов почти затерялись где-то в закоулках сознания и он хотел встать, чтобы напиться воды, боковая стена дома вдруг обрушилась беззвучно, рассыпаясь каменьями, и в комнату полезли рожи, хари, дикие уродцы, — нацеливаясь на него, угрожающе выставив вперед корявые лапы. Еле успел сигануть в распахнутое окно, в ночь, слыша за собой топот, повизгивание нетерпеливое, хрюканье, стоны… Почти сразу же пришла мысль, что это никакое не пробуждение, лишь продолжение кошмара, но раздумывать и рассуждать не было времени, за ним гнались.

…После этого он просыпался еще, еще и еще — и все время в разных местах. И всегда казалось, что вот оно, настоящее, что наконец-то круг разомкнулся и ему удалось выбраться из этого лютого хаоса. Не тут-то было! Все начиналось сначала, и каждый раз по-новому. Погони и преследования перемежались чем-то и вовсе несусветным, не имеющим к нему никакого отношения, но, тем не менее, происходящим именно с ним. Воспаленный мозг не давал ответов на вопросы, да и не брался за решение непосильных для него задач. Его хватало лишь на то, чтобы кое-как разобраться в сменившейся обстановке, осмыслить ее хотя бы поверху, связать с предыдущим. Но нет, рушились все связи, и выхода не было.