Чудовище во мраке

Вообще говоря, в этом деле многое походило на прямые заимствования из сочинений Сюндэя Оэ. Так, подсматривание с чердака и роковая кнопка перекочевали в действительность из рассказа «Развлечения человека на чердаке», копирование почерка Сюндэя дублировало уловку героини «Почтовой марки», а следы на спине Сидзуко с той же очевидностью внушали мысль о сексуальных извращениях, как и в соответствующем эпизоде из рассказа Сюндэя «Убийство в городе В». Да что ни возьми: и порезы на теле Коямады, и его труп в уборной на пристани – все детали этого дела явственно выдавали почерк Сюндэя.

Разве эта цепь совпадений не говорит сама за себя? С начала и до конца над всеми событиями реял призрак Сюндэя Оэ. Мне даже казалось, что и свою докладную записку я составлял, неосознанно следуя его замыслу. Уж не вселилась ли в меня душа проклятого Сюндэя?

Не разум, а интуиция подсказывала мне, что Сюндэй должен быть где-то рядом. Я даже видел холодный, колючий блеск его глаз. Да, но где же?

Обо всем этом я размышлял, лежа поверх одеяла на кровати в своей комнате. В конце концов, устав от всех этих неразрешимых вопросов, я заснул. А когда проснулся, меня осенила ошеломляющая догадка. Несмотря на то, что на дворе стояла ночь, я бросился звонить Хонде.

– Послушай, ты говорил мне, что у жены Сюндэя круглое лицо, – закричал я в трубку, как только Хонда подошел к телефону. Некоторое время на другом конце провода царило молчание, – видно, Хонда не сразу узнал мой голос спросонья.

– Ну да, – наконец откликнулся он.

– Скажи, она носит европейскую прическу?

– Да.

– И ходит в очках?

– Да.

– И у нее на зубах золотые коронки?

– Точно.

– Она страдает от зубной боли, не так ли? И часто приклеивает к щеке болеутоляющий пластырь.

– Все верно. Ты что, виделся с ней?

– Нет, мне рассказали их бывшие соседи с улицы Сакурагитё. Скажи, когда ты встречался с ней, у нее по обыкновению болели зубы?

– Да, видно, ей от природы не повезло с зубами.

– Ты не помнишь, пластырь у нее был на правой щеке?

– Точно не помню, но, кажется, на правой.

– А ты не находишь странным, что молодая женщина, к тому же причесанная по-еропейски, лечит зубы таким старозаветным способом? Сейчас уже никто к нему не прибегает.

– Да, пожалуй, это действительно странно. А почему, собственно, ты спрашиваешь об этом? Неужели тебе удалось напасть на след?

– Кажется, удалось. На днях мы подробно потолкуем с тобой обо всем.

Поговорив с Хондой и убедившись в достоверности уже известных мне фактов, я сел к столу и до самого утра чертил на бумаге геометрические фигуры, знаки и формулы, так что со стороны могло показаться, что я решаю какую-то задачу по математике. Чертил и вымарывал. Чертил и вымарывал.

11

В течение трех дней Сидзуко не получала от меня писем с просьбой о встрече и в конце концов, не выдержав, сама прислала записку, в которой назначала мне свидание в три часа на следующий день. В этой записке были такие строки: «Быть может, узнав о том, сколь я порочна, Вы охладели ко мне и стали меня избегать?» Как это ни странно, я не поспешил ее разуверить. Мне была нестерпима сама мысль, что я должен ее увидеть. И все же на следующий день я отправился в Нэгиси.

Было начало июня. Как всегда в преддверии дождливого сезона, низко над головой висело хмурое небо, стояла невыносимая, удушливая жара. Пройдя три-четыре квартала от трамвайной остановки, я почувствовал, как весь покрылся испариной и как взмокла моя шелковая рубашка.

Сидзуко уже ждала меня, сидя на кровати в нашем прохладном амбаре. Здесь, в этой комнате на втором этаже, полы были застелены ковром, поодаль от кровати стояли кресла, на стенах висело несколько больших зеркал. Сидзуко не жалела денег, чтобы украсить место наших встреч, и не обращала внимания на мои попытки урезонить ее.

На Сидзуко было роскошное летнее кимоно из тонкого шелка с черным атласным поясом, расшитым узором в виде листьев павловнии. Эта одежда и традиционная прическа, весь облик этой женщины, следовавшей вкусам старого Эдо[6], поразительно контрастировали с европейским убранством комнаты.

Одного взгляда на блестящие душистые волосы этой женщины, которая и после смерти мужа продолжала старательно заботиться о своей прическе, было достаточно, чтобы вспомнить, как в минуты страсти рассыпался этот пучок, как разметывались в стороны верхние пряди и как обвивались вокруг ее шеи выбившиеся из прически локоны. Бывало, перед возвращением домой она не меньше получаса проводила у зеркала, приводя в порядок спутанные волосы.

Как только я вошел в комнату, Сидзуко обратилась ко мне с вопросом:

– Почему вы в прошлый раз вы вернулись и спрашивали об уборке в моем доме? Вы были так взволнованы! Потом я долго размышляла над этим, но до сих пор не могу понять.