Чудовы луга

Смеркалось. Маленький деревенский дом стоял на отшибе. Тянуло дымом, прелой соломой, подгорелым зерном. На покосившемся плетне темнели пустые горшки.

Кай спешился, привязал понурую кобылу. Овес в торбе весь вышел. Он виновато похлопал по конской шее, ощутив под пальцами свалянную клочками гриву, и двинулся к крыльцу. Деньги у него еще оставались. Надо было купить еды и фуража.

— Кого несет на ночь глядя? — спросили за дверью.

Слышно было, как в доме канючил младенец, голосили и дрались старшие дети.

— Пусти переночевать, добрая женщина, — Кай постарался смягчить осипший на ветру голос. — Я хорошо заплачу.

Стукнул засов, в щель просунулась растрепанная женская голова. Из натопленного помещения повалил пар, запахло едой и сладковатым скотьим духом. Пронзительные вопли стихли.

Кай отстранил женщину и вошел, хрустя сухой соломой. В углу, за загородкой топталась коза, с печи уставились на пришельца три пары блестящих глаз, круглых от любопытства.

Грубо сколоченный стол, сундук вместо лавки, лестница из горбылей прислонена к темному проему, ведущему на чердак.

Небогато.

Кай сунул хозяйке архенту, скинул плащ и сел за стол, задвинувшись в угол, в самую тень. Масляный светильник чадил и потрескивал, освещая в основном сам себя.

Разглядев серебряную монету, женщина успокоилась и захлопотала вокруг позднего гостя — выставила перед ним чистую миску, протерев ее передником, наскребла овсянки из горшка, отрезала ломоть хлеба.

Кай принюхался, повертел носом. В последнее время он ничего толком не мог в себя запихать. Есть хотелось ужасно, но вид пищи вызывал отвращение. Хлеб — и тот в горло не лез.

Пока он ковырял овсянку, залитую духовитым козьим молоком, хозяйка накинула кожух и вышла во двор, обиходить кобылу.

Дети на печи зашевелились, повысовывали головы, начали шушукаться. Кай глянул на них равнодушно, зачерпнул каши, попробовал проглотить.

Не лезет.

— Слушай, свари мне супу, — попросил он, дождавшись, когда стукнет дверь. — Я тебе дам еще денег, много. Супу хочется.

Накатила усталость, такая сильная, словно он не ехал неделю по относительно ровной дороге, а тяжко работал. Тело болело, как избитое.

Хозяйка пожала плечами, кивнула. Поковырялась в ивовой корзине, достала несколько луковиц, муку из ларя.

Пряностей в этом бедном доме, конечно же, не водилось.

Коза в углу возилась, постукивала копытами, дергала солому из подстилки.

— Одна живешь, — сказал Кай, чтобы не молчать. — Что так?

— Муж с борти упал о прошлом годе, — неохотно ответил женщина, стуча ножом. Резко запахло луком, Кай поморщился. — Сгорел в единый месяц. А чего тебе?

— Как же ты тут одна справляешься?

— Да пропросту, что же сделаешь. Зимой тяжко, но держимся, а дров свекор подкинул.

Жареный лук шкворчал в масле, в горшок сыпанули муки.

Дети заныли, подталкивая друг друга локтями и норовя соскочить вниз.

— А ну цыть, оглоеды! — прикрикнула на них мать. — Вы-то супа не заслужили, бездельники.

— Ну мамаааа… — нудела старшая девочка с крысиными светлыми хвостиками, свешиваясь едва не по пояс. — А чего ему супу, с маслом, а нааам… вон он какой здоровый!

— Будете приставать, приедет Шиммель и заберет вас! — пригрозила хозяйка. — Посажу в мешок и отдам, не пожалею, разрази меня сто чертей и сивая кобыла!

Кай насторожился, прислушался.

— Кто это, Шиммель? — спросил он, стараясь не выдать своего интереса. — Я не местный…

— Вижу, что не местный, местный разве поехал бы в такую темень, да еще осенью… — женщина отложила ложку, принюхалась. — Да так, сболтнула я в сердцах. Эти обормоты к ночи всю душу повытрясут. Не слушайте ерунду всякую, господин.

— Шиммель на сивой лошади ездит! — пискнули с печи, — Она сама, как скелетина, из ноздрей огонь пышет!

— Шиммель — убивец страшный, пьет людскую и звериную кровь, взглядом леденит…

— Глаза у него, как плошки, совиные, во тьме видит! Удальцы лесные ему в жертву лошадиную голову приносят, а он им силу дает, кровушки насосавшись!

Хозяйка с раздражением гремела посудой, потом схватилась за огниво и бересту. Дрова не хотели разгораться. Искры сыпались и гасли в сухом мху. Огонь задыхался, не родившись. Каменные стенки печи выстыли изнутри, чадила потухшая лучина около прялки. У Кая зазвенело в ушах, предметы начали расплываться.

— Замолчите уже, окаянные! — женщина повернула к Каю перемазанное мукой и сажей лицо. — Городят, сами не знают, что. Свекор наплетет им… Это все дела разбойничьи, страшные, а он, всем известно…

— …сам в разбойниках ходил и душегубствовал! — ликующе завершила старшая девочка и уставилась на гостя.

— Да заткнетесь вы, стервецы мелкие! — взвыла доведенная до отчаяния мать и запустила на печь ухватом.

Наверху захохотали и заухали на разные голоса, не хуже стаи болотных привидений…

— Сладу с ними нет, — слышал Кай словно из-под воды. — Помогите, добрый господин, огонь разжечь. Не любит меня эта печь, гаснет и все тут. Холодная, как могила.

Кай пошевелился, пытаясь подняться. Пламя в светильнике трепыхнулось и умерло. Слабое мерцание в раскрытом зеве печи сменилось чернотой.

Стало очень тихо.