Чукотан

– Эт еще только для начала, – посмеивался он. – Мы здесь собственных шпионов не знаем как извести. А тут к нам из Америки плывут и плывут шпионить! Поэтому – сразу: сказки про поиск могилы оставь, дура. Никто никогда ее не видел и никогда не отыщет. Рассказы про перстень-печатку тоже брось. А вот расскажи-ка ты мне другое: свекор твой Бирич деньги Временного Приамурского правительства где-то схоронил. Имущество его перед расстрелом конфисковали. Но ведь почти не оказалось имущества! Да и расстрел командиры Первой Забайкальской стрелковой дивизии провели как-то спешно… Где белая казна, сволочь? Ты ведь за ней приехала? Лучше скажи по-хорошему… Отпущу, если не соврешь. А Мандриков твой, которого ты тут расписываешь как горячего борца, он ведь бандит, да-а-а, бандит. Есть показания Клещина, есть показания Перепечко. Еще тридцать третьего года показания! Хочешь, зачитаю? Оно, конечно, не положено, но уж постараюсь, раз нужно. Я тогда стажером был. Помогал вести дело. Сейчас схожу за выпиской. А ты посиди тут спокойно. Дай-ка отвяжу тебя от стула…

Лето чукотское, лето трепетное и быстролетное, кончалось. Только сейчас, во время отлучки рыжего следователя, Елена поняла, зачем был проделан неблизкий путь из города святого Франциска в заштатный Анадырь.

«Простить приехала. Вечное прощение – что в жизни слаще? Он предал, а я, не выставляясь, не театральничая, не на словах, а сердцем – его прощаю. Узнаю, где захоронен, узнаю, все ли перстень на пальце, поговорю с Чукотаном… Он, он мелькнул сегодня на пристани!»

– Вот она, выписка из следственного дела, читай!

Елена, усмехнувшись, сильней сожмурила веки.

– Не хочешь? Кокетствуешь? Старовата уже, а туда ж… Хотя, может, и не так уж ты старовата, Леночка... Гибкая, я смотрю. И волосы аж сияют…

Следователь еще раз обвел Елену взглядом. В серо-зеленом американском платье под светлым дорогим макинтошем, в крохотной, невиданной в Анадыре шляпке, так и не слетевшей с головы во время ударов, видно прикрепленной к волосам шпильками или резинкой, она смотрелась вырезкой из журнала «Кино и жизнь». Только вот киноблеска глупецкого у нее в глазах не было. Следователь крякнул.

– Называйте меня Елена Дмитриевна, молодой человек. В девичестве я звала себя графиней Чернец. Так и запишите: мнимая графиня приехала свергать в Ново-Мариинске, то бишь в Анадыре, советскую власть.

Следователь захохотал во все горло. Ему вдруг стало легко и удобно с этой дурой-американкой, плохо себе представлявшей возможности следственных органов. Внезапно перестав смеяться, он спросил:

– Знаешь, скольких графинек, и мнимых, и настоящих, мы тут к стенке поставили? Тоже хочешь?

– Хочу, пожалуй.

– За Расею, дурочка с переулочка, пострадать думаешь?

– Скорей, за Новороссию. А еще – за революцию снегов, за рай на земле, за Мандрикова Михаила Сергеевича – тоже…

– Он же тебя предал! Растоптал и на смерть послал, недоразвитая ты наша американочка!

– Именно за любовника-предателя к стенке я и пойду. Так, знаете, восторгу больше. Не за вас же, уважаемый, мне к стенке топать…

– Повторяю в сотый раз: Мандриков ваш – бандит! Я дело для чего из архива доставал? Вот и нарочно для жен американских тупых капиталюг прочитаю:

«… следственное дело участника анадырских событий 1920 года И. Перепечко… Арестован в 1933 году». Ну и так далее… А, вот!

«По словам Перепечко, причиной антиревкомовского переворота в январе – феврале 1920 года были отнюдь не идеологические разногласия, а бессудные расстрелы коммерсантов Смирнова и Малкова, произошедшие, как показал Перепечко, в первых числах января 1920 г.

“Я сам и другие ревкомовцы, мы говорили: если у нас революционный комитет, то так ревком делать не должен. Без ведома общего собрания, граждан и суда не должен производить никаких расстрелов. И мы решили этот революционный комитет переизбрать и выбрать новый комитет, поставив его работу в нужные рамки. Однако Михаил Мандриков, предупрежденный о переизбрании революционного комитета, нам ответил: “Я власти не отдам до тех пор, пока вы не перешагнете наши трупы”».