Чукотка

Среди всего экипажа "Октябрины" Таграй пользуется исключительным авторитетом. Его даже не называют по имени, а все зовут стармехом, хотя, кроме него, никаких младших механиков на шкуне и нет. Подобное обращение высшая степень уважения. Стармехи двигают огромные железные корабли.

Я смотрю на Таграя и не узнаю его: так возмужал он.

- Я здесь только до начала занятий, - говорит он. - На время каникул колхоз поставил меня на эту работу. Нравится мне очень с машиной работать.

Слушая его, я беру учебник физики и начинаю листать.

- Очень хорошая книга, - говорит Таграй. - Я думаю, что самая интересная наука - физика, интересней ее нет. Благодаря этой книге я сам почти изучил машину "Октябрины". Часы еще люблю чинить. А доктор тот опять приехал прошлый год. Помнишь, которого я в шахматы обыграл? С женой теперь приехал. На три года. Друзья мы с ним. Один раз зовет меня к себе и говорит: "Не можешь ли ты, Таграй, починить мне часы?" Большие такие часы, как краб. А цепочка - хоть собак привязывай. Я разобрал их - и починил. Потом его жена из чемодана вытащила свои часики и говорит мне: "А эти не можешь?" И что за часы! Никогда не видел таких. Вот... как пуговка. Побоялся взяться. А самому так захотелось посмотреть внутрь! Набрался храбрости, говорю: "Могу и эти, только долго буду чинить. С собой возьму". - "Нет, - говорит докторша, - там, в общежитии, ребята растеряют у тебя винтики - тогда все пропало. Если хочешь, приходи сюда чинить". Дней десять ходил я к ним. Пришлось отверточек наделать из иголок. Доктор лупу мне дал. И починил! "Голубчик, - сказала докторша, - тебе на инженера надо учиться". А сам доктор тряс меня за плечо и басом говорил: "Молодец, молодец. Вот я пошлю радиограмму своему сыну в Ленинград, чтобы он подобрал тебе настоящие часовые инструменты!"

- Вероятно, ты первым учеником идешь, Таграй?

- Нет, - смеется он. - Каргынто первый, эскимос. Он на полярной станции сейчас, на практике. Первого сентября опять съедемся на культбазу. В седьмом классе будем учиться.

Таграй поднимается и достает из-под подушки книгу: учебник шахматной игры.

- Вот еще интересная книжка, - говорит он. - Какие тут задачки есть! Машина работает, а я решаю. Порешаю-порешаю, маслом заправлю машину - и опять за них. Трудные есть! Один раз решал задачку три дня! Оказалось, что нужно было сделать только один ход конем! Сейчас покажу тебе. Очень интересно.

Таграй схватил шахматную доску, вытряхнул шахматы и на уголке доски быстро расставил штук пять фигур и пешек. Он взял коня, переставил его и с блестящими глазами сказал:

- Вот и все!

- Слушай, Таграй, а что случилось с Ульвургыном? Неужели его сняли с работы председателя совета за то, что он устроил это всеобщее крещение в холодной речке?

- Нет. Его никто не снимал. Но когда люди после мытья в речке заболели, он это очень тяжело переживал. Ушел вглубь тундры и там один бродил три дня. Вернулся и говорит: "Вот Аттувге целый год учился у советской власти. Пусть он будет председателем". А Аттувге действительно учился в Петропавловске-на-Камчатке на курсах советского строительства и только что вернулся. Вскоре шкуна "Октябрина" пришла, стали искать капитана. А кто лучше Ульвургына знает море? Он и пошел в капитаны. Но все же он до сих пор хочет заниматься общественной работой.

Таграй засмеялся и продолжал:

- Один раз зашел я к нему в ярангу, смотрю - он что-то рисует. Рядом с ним стопка уже готовых больших листов. Из обоев нарезал. Целый рулон купил в фактории. Те, которые нарисованы, рисунком вниз положены. Чтобы раньше времени никто не смотрел. И, знаешь, лежит он в яранге на животе, полуголый, ноги - в разные стороны, как у моржа ласты, и выводит карандашом. "Что ты рисуешь, Ульвургын?" - спрашиваю его. "Агитацию, говорит. - Камчамол, говорит, должен эту агитацию рисовать, а приходится мне!" Я взглянул на его плакат и вижу: нарисована голая женщина по-настоящему. Рядом подрисованы три пары трусов. Контуром обведены. Я сначала не понял, что это такое. Тогда Ульвургын перевернулся на бок и, тыча карандашом в рисунки, говорит: "Вот, Таграй, каждая женщина должна иметь три пары трусов. Одну пару носит, другую - в запасе, третью - в стирке. Потому что нет такого закона советского, чтобы носить все время одну, пока ткань сама не сгниет на женщине". Держу в руках "плакат" этот и спрашиваю его: "А куда, Ульвургын, ты готовишь эти бумаги?" - "В каждой яранге повешу, чтобы все время смотрели", - говорит он. "Нехорошо, Ульвургын, смеяться будут. Видишь, как нарисовал ты женщину. Таких и в кино не показывают. Лучше на собрании об этом поговорить". - "Хорошо, говорит, будет. Ты не понимаешь ничего".

- Ну и что же? - заинтересовался я.

- Так и развесил по ярангам все эти "плакаты". Сначала смеялись, а потом привыкли - перестали. И для смеха стали шить по три пары. Вообще же человек он очень хороший. Без компаса в туман водит "Октябрину". Читать не умеет, а в карте разбирается хорошо. Очень доволен, что капитаном стал. "Капитан, говорит, главнее председателя".