Чукотка

Прошло всего несколько лет, и уже как много нового в этом когда-то глухом углу! Почему-то здесь, глядя на этот удаленный уголок нашей великой страны, я особенно остро почувствовал всю силу и мощь нашего народа-созидателя. Так идет жизнь во всех углах страны. Страна в движении. В этом ее особенность, жизнеспособность, сила.

Ульвургын спустил маленькую кожаную лодчонку и пригласил меня. С радостью я сажусь в нее, и мы плывем к берегу. Ульвургын гребет лопаточкой-веслом. В тишине гулко падают капли с поднимающегося весла. На коленях Ульвургына лежит портфель.

- Что такое у тебя в портфеле?

- Бумаги ревизора. Отвезу тебя - поеду за ревизором. Мясо будем сдавать завхозу кульбач.

Я вышел на берег. Галька по-прежнему шумела под ногами. Сразу почему-то вспомнились все удачи и неудачи, все горести и радости, которые у меня были здесь.

На улице - ни души. Культбаза спит. В этот ранний час люди спят здесь особенно крепко. Окна их завешены черными одеялами или черной бумагой. Жители, приехавшие сюда из умеренной полосы, не привыкли к тому, чтобы ночью, то есть в то время, когда спят, им светило солнце. Они устроили себе искусственную ночь, спасаясь от щедрых полярных лучей.

Мимо меня пробежала собака, держа в зубах безрассудного щенка, отлучившегося без позволения. Она бросила на меня взгляд - и не признала, а может быть, ей некогда.

- Роза! - крикнул я ей вслед.

Роза остановилась, положила щенка на гальку и, не отходя от него, кокетливо стала крутить хвостом. Я подошел к ней и, присев на корточки, стал ее гладить.

Роза легла, посматривая одним глазом на щенка, уже отползшего на несколько шагов. Когда-то мы с ней были большими друзьями. Я часто ее фотографировал, как лучшую и заботливую мамашу питомника. Похлопав ее, показал рукой на щенка и сказал:

- Ну, иди! Неси!

Роза вскочила, взяла опять в зубы щенка и побежала к питомнику.

Вдали по улице шел человек с ведерком в руках. Он направлялся к больнице.

- Модест Леонидович! - крикнул я.

Доктор остановился, поглядел в мою сторону, поставил ведерко и, широко разведя руками, закричал:

- Батенька мой! Откуда?

Мы поздоровались.

- А я смотрю - на рейде стоит "Октябрина". Ну да что же? Пусть, думаю, стоит. С тех пор, как льды ушли, она чуть ли не каждый день ходит сюда.

Доктор взял ведерко, из которого торчали ручки малярных кистей. Беря меня под руку, он сказал:

- Ну, пойдемте, пойдемте со мной в больницу.

- Куда же вы в такой ранний час?

- Э, батенька мой! Сегодня я еще проспал.

- А с каких это пор малярные кисти стали медицинским инструментом?

Он остановился и, показывая на пристройку к больнице, с огорчением сказал:

- Вон видите? Решил я построить солярий. Во Владивостоке достал бревешек, стекла - вот уже почти все готово! - Он так развел руками, что краска из ведерка чуть не расплескалась. - Начальник у нас... - Доктор постукал костяшкой пальца по лбу и сказал: - Дуб! Самый настоящий дуб!

Несколько понизив голос, он спросил:

- Правда, что его снимают с работы?

- Да, это правда. Скоро начнем принимать от него культбазу.

- Очень рад, что его вывозят отсюда. Никакой пользы, только мешает работать. Я-то ведь понимаю, как необходим для чукчей солярий. Когда я из-за этих бревен воевал во Владивостоке, до секретаря дошел. Говорю: полярный врач я. Принял, и все получилось по-хорошему. И вот, говорю я начальнику здесь: "Для чукчей солярий нужен не меньше, чем моржи. Не трогай ты у меня его". Нет же, снял три венца на какие-то пустяковые поделки. Вот и стало дело. А где здесь достанешь дерево?

Мы опять пошли. Взойдя на больничное крыльцо, доктор остановился, лицо его приобрело шутливое выражение, и он стал говорить о малярных работах:

- Маляров здесь по телефону не вызовешь. Самому надо все делать. Здесь мы должны уметь все делать. Я вот, например, всю больницу сам выкрасил. Тумбочки только остались.

Наконец мы входим в больницу. Просторное, чистое здание пахнет свежей краской. На желтом полу все еще проложены доски, по которым временно ходят. Из одной палаты слышен плач ребенка.

- Модест Леонидович, плачут у вас в больнице?

- Новорожденный, - шепотом говорит он. - Три чукчанки-роженицы лежат сейчас! В больнице из тридцати коек ни одной пустующей. Три врача нас, и, знаете, для всех работа. Для всех! Совсем не то, что было в первый год, когда открыли больницу и я скучал здесь от безделья. Ну, пойдемте, пойдемте! Я что-то покажу вам еще.

Пройдя по длинному коридору до конца, доктор торжественно открывает дверь и говорит, дополняя слова широким жестом:

- Операционная!

В середине белой комнаты, на месте прежнего самодельного деревянного стола, стоит настоящий металлический, блестящий никелем операционный стол.

- Вот, - сказал доктор. - В прошлом году, когда я выезжал сюда, из-за этого стола до наркома дошел. Не выкраивался по смете. Говорю: без стола я не поеду на Чукотку. Обманул наркома! И без стола бы, конечно, поехал. А теперь вот, видите, он стоит здесь, - и доктор тыльной частью руки хлопнул меня по животу.

- Начальник не отбирал его в столовую?

Доктор расхохотался.