Чукотская сага

— Правильно, — говорит Унпэнэр. — Пусть вторым поднимается Атчылын. Он полегче тебя. А вдвоем они мигом тебя поднимут.

Унпэнэр даже улыбнулся и ободряюще подмигнул. Чувство обиды странным образом переплетается у Кэнири с чувством благодарности — за эту улыбку, за то, что никто не обозвал его паникером, за то, что следующая очередь фактически уже обещана ему… Он хочет как можно скорее развязать узел, но пальцы плохо слушают его, и узел развязывается гораздо дольше, чем завязывался.

С невольным вздохом Кэнири передает Атчылыну конец кожаной бечевы. Даже на одну минуту трудно ему расстаться с этим тонким — не шире пальца — лахтачьим ремнем, который кажется сейчас единственной нитью, соединяющей с жизнью.

Не обвязываясь — только ухватившись руками за бечеву, Атчылын в несколько секунд взлетает наверх, к Ринтувги. Затем они поднимают на площадку Кэнири, и на гранитной стене, забрызганной морской пеной, остается четкий след тела, которое протащили по ней. Аре пытается взобраться, как Атчылын. Он сам не знает, что руководит им — удаль, привычка ни в чём не отставать от своего приятеля или желание поскорее освободить бечеву для Унпэнэра. Но, поскользнувшись на одном из выступов, больно ударив колено и чуть не сорвавшись, он сразу затихает, становится осторожнее…

Унпэнэр оставляет байдару последним.

* * *

Здесь, на площадке, к молодым охотникам быстро возвратилось их обычное, веселое настроение. Приятно почувствовать под ногами твердую почву! А уж тут она так тверда! Даже слишком, пожалуй. Если бы чуть помягче была, тоже никто не стал бы возражать.

Все пятеро сидят почти в одинаковых позах: положив руки на колени, подтянутые до самой груди, уткнувшись подбородками в руки. Так вроде бы потеплее. Да и не настолько просторна площадка, чтобы рассесться как-нибудь посвободней.

Никому не хочется думать о том, что будет дальше. Хочется хоть немного отдохнуть, насладиться тем, что самое страшное уже как будто позади, что можно посидеть, ничего не делая, перебрасываясь немудрыми шутками.

— Кэнири, — спрашивает Аре, — ты был на полярной станции, когда туда привезли корову?

— Нет.

— А я думал, что был. Её, понимаешь, выгружали с парохода подъемным краном, очень смешно было, когда она висела в воздухе… Представляете себе? Когда Ринтувги и Атчылын тащили Кэнири, он был очень похож на эту корову. Я даже думал, что он нарочно.

Молодые охотники смеются. Кэнири пытается отыграться:

— Лучше корова, которая с самого начала спокойно висит, чем корова, которая прыгает без толку. Ты вон прыгал, а потом хуже коровы повис. Мы даже хотели тебя обратно спускать — думали, что ты что-нибудь в байдаре забыл.

Унпэнэр тоже улыбается, но улыбка у него не такая веселая, как всегда. Он привычным жестом откидывает назад черные прямые волосы, но и жест этот усталый, неточный, — волосы почти сразу же снова падают на лоб. Если бы кто-нибудь из охотников внимательно вгляделся сейчас в его лицо, то увидел бы, что знаменитый бригадир молодежной бригады сильно изменился за несколько часов. Постарше стал, что ли.

Ринтувги смотрит на приятеля, но смотрит рассеянно и замечает только кровь, размазанную по щеке.

— Здорово тебя царапнуло, — говорит Ринтувги. — Кэнири, цело у тебя зеркальце?

Унпэнэр берёт зеркальце Оно вделано в кожаную обложку записной книжки, Кэнири всегда носит его с собой. Унпэнэр долго рассматривает царапину, даже слишком, пожалуй, долго. Но в том-то и дело, что он вовсе не думает о ней, он думает о своей неудаче, о потере байдары. Что он скажет теперь отцу, старому Гэмалькоту? Что он скажет правлению колхоза? Нет, это не только потеря байдары, это потеря доброй славы!

С бригады, наверно, снимут. Два раза уже предупреждали на правлении, в последний раз председатель Вамче так и сказал: «Ещё одна такая выходка, и придется нам отобрать у тебя бригаду. И на славу твою не посмотрим». Это было всего лишь месяц назад — после того, как молодежная бригада целые сутки штормовала в открытом море: увлеклись охотой, понадеялись на то, что ветер скоро уляжется, а попали в такую переделку, что еле выбрались. Но тогда ведь выбрались благополучно! И всё-таки, когда вернулись, Гэмалькот, встречавший сына на берегу, сказал: «Ну, готовься, Унпэнэр. Сегодня же на правление тебя вызываем. Возьмут тебя старики в переделку — покрепче, чем в море была». Так и вышло.

Отец уже тогда предлагал снять Унпэнэра с бригады. Но тогда Унпэнэр мог защищаться. «Что, — говорил он, — хоть одно весло у меня сломалось? Нет! Хоть один гарпун потерялся? Нет! Все охотники — целые, вся материальная часть — целая!» Он даже не упоминал о том, что, кроме всего прочего, добыча у молодежной бригады богаче, чем у всех остальных. Это и так все знали. И поэтому, как бы ни ругали его старики, но в конце концов прощали. Да, прощали до поры до времени.

— Был бы с нами Вуквукай, — говорит Унпэнэр, возвращая зеркальце Кэнири, — так ничего бы этого не случилось.

— Почему это? — спрашивает Атчылын. — Что мы, с Вуквукаем никогда в шторм не попадали?