Чукотский анекдот

— А вот камни, ведь много камней висело на ярангах, — напомнил Карпентер, проявив удивительную осведомленность в устройстве древнего чукотского жилища. — Камни ведь и не сгорели…

— Это верно, — снова включился в беседу Пестеров, несколько осмелев. Они уже отошли на порядочное расстояние от остальной толпы. — Валуны снесли к Священному камню.

— А где этот Священный камень?

— Пошел на фундамент пекарни, — грустно сообщил Пестеров.

Он помнил этот камень. В один из темных осенних дней, когда бушевал шторм и белые пенные языки черных волн докатывались до крайних, стоящих ближе к морю яранг, мальчика, который еще носил данное при рождении чукотское имя Тынавуквутагин, привел сюда дед. Под полой плаща из моржовых кишок, защищая от мокрого ветра, он нес жертвенное блюдо, черное и сальное, на котором были накрошены куски оленьего белого сала. Дед вскарабкался на гладкий, скользкий камень, удивительно похожий на спину выныривающего гренландского кита, и запел, широко разевая рот навстречу ледяному ветру. Напев и слова тотчас уносило ветром, и мальчик так ничего и не услышал. Наверное, это действо касалось его самого, которому назавтра предстояло идти в первый класс улакской школы.

Впоследствии учитель физики предположил, что Священный камень не что иное, как небесный метеорит с вкраплениями магнитного железа. Он ставил на крутой бок каменной громадины перочинный нож, и тот держался на нем, как приклеенный.

В погожие летние дни, в коротком затишье, когда кончалась охота на весеннего моржа, а до прихода первых китовых стад оставалось еще время, у Священного камня устраивались песенно-танцевальные торжества, и на круг выходил Атык, еще крепкий старик. Он пел громким хриплым голосом, и когда впоследствии Пестеров услышал пение какого-то знаменитого негритянского певца, а потом Владимира Высоцкого, он с удивлением обнаружил, что Атык на много лет опередил их в такой манере исполнения.

После шестидесятых, когда строили новую пекарню, главный строитель Гаврила Попов выкорчевал Священный камень и двумя мощными бульдозерами «Катерпиллер» на стальных тросах поволок в вырытый неглубокий котлован. Сверху навалили валуны, снятые с яранг. Лишь несколько стариков молча и без слез оплакивали это святотатство, а остальные жители Улака, как всегда полупьяные, провожали громкими одобрительными криками последнее путешествие Священного камня. Это было как раз в то время, когда очередной вождь советского народа по имени Никита Хрущев начал новое наступление на церковь.

Возле пекарни Роберт Карпентер приостановился и внимательно осмотрел фундамент здания. Цементная облицовка давно облупилась и отвалилась, и валуны торчали из земли в первозданном виде — покрытые ноздреватым шершавым мхом.

— Все равно придется ломать эту пекарню, — грустно произнес Пестеров.

— Почему? — спросил Карпентер.

— Грибок, — пояснил Пестеров. — Привезли с материка зараженный грибком материал. Не проверили.

В мастерской у Кутегина гости не задержались. Пестеров оставался на стреме, зарабатывая процент от сделки: он должен предупредить мастера, если кто приблизится. Но Карпентер и Кронгауз купили немного: видимо, среди гостей они оказались не самыми богатыми.

Тем временем ансамбль под руководством Яши Тагьека собирался в сельском Доме культуры, куда Боротоева громко сгоняла гостей, отрывая их от мелкой торговли.

У входа Роберта Карпентера остановил парень, одетый в засаленную куртку, в старые джинсы, заправленные в короткие резиновые сапоги. Давно нечесанные, густые черные волосы топорщились на голове. Парень криво улыбался беззубым ртом, распространяя вокруг запах дешевого, застоявшегося в желудке алкоголя.

— Это ты Роберт Карпентер? — спросил парень, качнувшись на нетвердых ногах.

— Я.

— Внук торговца Роберта Карпентера?

— Да.

— А почему тебя так назвали?

— Об этом надо спросить моих родителей, — учтиво ответил Роберт.

Ему было неприятно общение с этим пьяным типом, но он и виду не показывал. Наглость парня, его ухмылка странно смешивались с подобострастием и нищенской показной гордостью.

— А меня зовут Андрей Сипкалюк. — сказал парень. — Говорят, я твой родственник… Твой дед был отцом моей мамы. Ты об этом знаешь?

— Не знаю, — пожал плечами Роберт. — Хотя это вполне могло быть, потому что по обычаю тех лет белый считался человеком высокой породы, являлся источником свежей крови.

— Все говорят, — задумчиво повторил парень.

Толпа давно просочилась в широкие двери Дома культуры, и на улице оставались только Роберт и Андрей. Правда, поодаль маячил кто-то пьяный или притворявшийся пьяным. Вдруг Андрей близко придвинул свое лицо к лицу Роберта и громко прошептал:

— Дай мне шестьдесят рублей!

— Почему шестьдесят? — машинально переспросил Роберт.

— Потому что такова цена бутылки!

— У меня нет русских денег. Только американские доллары.

— Давай доллары!

Доллары открыто не ходили в Улаке, но их тайком скупал местный доктор или продавал за них свой фирменный самогон, который почти официально назывался «Докторовкой» и считался намного лучше, чем самогон «Педагог», изделие директора школы.