Чума и Одуванчик (СИ)

  - А ты почему за мной пошла?

  Серые прозрачные глаза его вдруг вновь потемнели, брови сдвинулись к переносице, и подбородок упрямо вздёрнулся.

  - Ты меня за кого держишь? Ещё не хватало, чтоб девчонка меня защищала! Тоже мне... Иди, у тебя там дела. Я сам доберусь.

  - Ты что - псих? - изумилась Лёка.

  Она даже не обиделась на "тоже мне", не рассвирепела из-за "девчонки", хотя любой другой пацан за такие слова в её адрес огрёб бы по полной. Глядя в его сердитые глаза, она вдруг чётко осознала его правоту. Оскорбилась бы она на его месте? Ещё как!

  Вот только в чём была закавыка - никогда раньше Лёка-Чума не ставила себя на место другого человека.

  От замешательства-то она наконец и рассвирепела.

  - Знаешь что? Кончай выёживаться и делай, что я говорю! Пошли!

  И тут Антон Суворов снова удивил её. Он пристально глядел на неё ещё несколько мгновений, а потом на секунду коснулся её руки и, мимолётно улыбнувшись, искренне проговорил:

  - Извини.

  ***

  - Чего у тебя с матерью? - отрывисто спросила Лёка, когда они пересекали горпарк по боковым тропинкам, протоптанным поколениями юных горожан и начинавшимся от дыр в ограде. Тропинки уже кое-где были усыпаны жёлтыми и бурыми листьями вкупе с бутылочными осколками.

  Антон тоже задумчиво поглядел себе под ноги:

  - Мама? У неё сердце больное. Аритмия, - объяснил он и рассеянно огляделся. - Надо дорогу запомнить. Я не очень хорошо ориентируюсь вообще-то.

  - А ты где научился фехтовать? - полюбопытствовала Лёка.

  - В секции, - ответил тот так же кратко и снова умолк.

  Лёка открыла рот, собираясь задать следующий вопрос, - она терпеть не могла каких бы то ни было непоняток, - но Антон, поколебавшись, продолжил:

  - Мне надо было научиться защищаться. Я и научился. Хотя тренер говорил, что у меня с координацией не очень, и близорукость ещё. Но это неважно. Я не соревноваться собирался, а просто драться.

  - С кем? - вырвалось у Лёки.

  Ещё одна "закавыка" - любимое словечко отца. Отчего-то её заинтересовало, с кем же нужно было драться Антону Суворову.

  - Вообще, - неопределённо отозвался тот, исподлобья взглянув на неё.

  Лёка остановилась и строго сказала:

  - Не темни. Если я конкретно спрашиваю, конкретно и отвечай. У тебя что, были проблемы там, в твоём... Геленджике?

  - Были, - конкретно, но очень лаконично ответил Антон и вновь заткнулся.

  У Лёки прямо руки зачесались, так захотелось его встряхнуть.

  Ладно, не хочет говорить - его дело.

  Они вышли за ограду парка и прошли ещё полквартала в сумрачном молчании.

  - Извини, - произнёс вдруг Антон, - мне бы не хотелось это обсуждать.

  Мальчик-одуванчик!

  Сделав вид, что она не слышит, Лёка прибавила шагу, и минут через десять они, слегка запыхавшись, стояли на задворках первой городской больницы - грязно-жёлтого трёхэтажного здания. Почему-то все больницы были именно такими - унылыми и обшарпанными, наверно, чтоб одним своим видом нагонять тоску на пациентов и их родственников.

  - Всё. Вон приёмный покой. Двигай, - отчеканила Лёка и повернулась, чтобы уйти. Но помедлила - и не зря.

  - Лёка... - сказал Антон почти неслышно. - А ты не сможешь зайти туда со мной? Я... почему-то... - Он осёкся.

  "Почему-то боюсь", - вот что он хотел и не мог ей сказать..

  Лёка вздохнула и шагнула впереди него к калитке в ограде.

  - Вы что, одни с матерью, что ли? - не оборачиваясь, спросила она.

  - Ну да, мы с мамой вдвоём, - после паузы отозвался он.

  Как прокомментировала бы библиотекарша Ирен, в вопросе и ответе имелась явная "семантическая разница". Лёка хмыкнула и дёрнула на себя тяжёлую дверь приёмного покоя.

  Внутри толклось несколько бабулек, а санитарки в будочке не наблюдалось - видимо, она не спеша отправилась разносить болящим очередную порцию пайков от родственников.

  В листке с указанием температуры и тяжести состояния пациентов, лежавшем на колченогом столике у окна, фамилию "Суворова" Лёка не нашла и недоумённо повернулась к Антону. Тот, близоруко всмотревшись в листок, облегчённо ткнул пальцем в фамилию "Скворцова":

  - Вот, в пятой палате. Состояние удовлетворительное. Температура тридцать семь и два. Врач ей спускаться не разрешает, я звонил, узнавал.

  - Ты ей принёс что-нибудь? - хмуро осведомилась Лёка.

  Антон кивнул и, поспешно порывшись в своём рюкзаке, извлёк на свет Божий прозрачный пакет с булочкой, шоколадкой "Алёнка" и упаковкой сока "Добрый". Вишнёвого. И ещё книжку Дины Рубиной.

  - Больным, наверное, что-нибудь горячее надо, бульон какой-нибудь, - с некоторым сомнением взирая на этот набор, сказала Лёка.

  - Мама говорит, что ничего не хочет... - пробормотал Антон. - Что здесь... хорошо кормят.

  Лёка с почти стопроцентной уверенностью знала, почему она так говорит. И с такой же уверенностью в ответе она задала ещё вопрос:

  - А себе ты варишь горячее? Суп?

  - Лапшу "Роллтон", - серьёзно откликнулся тот и сунул пакет с передачей и запиской вернувшейся толстой санитарке в белом халате. И тут же набрал номер на сотовом.

  - Мама! Я пришёл. Я тебе всё принёс - поесть и книгу. - Лицо его просветлело и тут же озабоченно нахмурилось: - Ты как?