Стэнмор отправился в Кембридж на небольшой повозке, чтобы Бартоломью с Греем не пришлось идти пешком. Ричард тоже присоединился к ним. Он сидел сзади и расспрашивал Грея о жизни студентов в Кембридже, сравнивая ее со своими впечатлениями об Оксфорде.
Бартоломью сошел у церкви Святого Ботолфа, чтобы повидать Колета, а остальные поехали дальше на Милн-стрит.
Коленопреклоненные монахи выстроились в ряд перед алтарем, и Бартоломью отметил, что их стало меньше прежнего. Однако Колета там не оказалось. Бартоломью отправился в пансион Радда на поиски, но привратник сказал ему, что тот куда-то ушел спозаранку и до сих пор не вернулся. Бартоломью слегка воспрял духом. Может быть, Колет пришел в себя и снова стал навещать больных?
Привратник при виде выражения надежды на лице Бартоломью покачал головой.
— Нет, он как был помешанный, так и остался. Натянул капюшон прямо на лицо и сказал, что идет за черникой. В такую-то пору! В последнее время он каждый день так говорит. Потом вернется и сидит в церкви, слюни пускает.
Бартоломью поблагодарил его и зашагал обратно в Майкл-хауз. По пути ему встретился мастер Барвелл и поинтересовался, нет ли каких-нибудь вестей от Абиньи. Бартоломью покачал головой и спросил, не казалось ли Барвеллу в последнее время, что Жиль чем-то испуган. Тот почесал голову.
— Да-да. Теперь припоминаю. В пансионе шумно, и он вечно вздрагивал и озирался. Я думал, он чумы боится. Несколько наших студентов в таком же состоянии, да и мастер Колет, я слышал, не в своем уме.
— Ничего особенного не случалось?
Барвелл снова задумался.
— Да ничего такого. Он просто нервничал. Бартоломью поинтересовался здоровьем Седрика Стэплтона, после чего они разошлись, и Бартоломью вернулся к себе в комнату. Он тщательно огляделся по сторонам, чтобы понять, не побывал ли здесь Абиньи, но мелкие кусочки тростника, которые он тайком разложил в вещах Жиля, остались на месте. В комнату ворвался Грей, полный энтузиазма, которого заметно поубавилось, когда Бартоломью отправил студента купить различных трав и снадобий у городского торговца травами. После одного несчастного случая того прозвали в округе Джонасом-отравителем — он перепутал и неверно подписал пузырьки со своими зельями.
Затем Бартоломью отправился взглянуть на пациентов в спальне коммонеров и обнаружил, что за ночь трое из них умерли. Роджеру Элингтону не полегчало, но не стало и хуже. Дряхлый отец Джером утром начал жаловаться на жар и теперь метался на тюфячке рядом с Элингтоном. Бартоломью не знал, хватит ли у старика сил и воли сопротивляться недугу.
Пока больные спали, Бартоломью отправился в каморку, которая раньше принадлежала Августу, а теперь использовалась для хранения чистого белья и одеял. Он тщательно закрыл за собой дверь. Ставни были затворены, но за много лет дерево разбухло и покоробилось, и плохо прилегающие створки пропускали внутрь достаточно света.
Бартоломью забрался на подоконник и принялся разглядывать потолок. Прежде он никогда не обращал внимания на потолок в южном крыле. А он оказался очень красивым, с затейливой резьбой, украшавшей панели темного дуба. Как бы внимательно Бартоломью ни приглядывался, никаких признаков люка не находил. Неужели Уилсон солгал? Бартоломью спрыгнул с подоконника и зажег свечу, прихваченную из зала для лазарета. Забравшись обратно на подоконник, он поднял свечу и снова пригляделся. Однако так ничего и не заметил.
Тогда он положил на потолок ладонь и легонько надавил — и с удивлением почувствовал, как дерево подалось. Он поднажал еще, и вся панель осталась у него в руках. Ему пришлось бросить свечу, чтобы удержать тяжелую дубовую доску, иначе она огрела бы его по голове. Бартоломью осторожно опустил панель на пол чердака, вновь зажег свечу и осторожно просунул голову в люк.
Сначала он ничего не мог разглядеть, потом мало-помалу понял, что за люком, как его назвал Уилсон, скрывалось не что иное, как лаз на чердак. Он сам не очень представлял, что ожидал увидеть — наверное, узкий потайной ход с пыльными ответвлениями. Не выпуская свечи, он подтянулся и с изумлением понял, что Уилсон, выходит, оказался способен проделать то же самое.