Чума в Бедрограде

— А Хащина тем временем спит спокойно, и ни одна суровая силовая пята не тревожила её сна. В Бедрограде та же благодать?

— Тишь да гладь.

— Которая способ вышивки.

— Максима не нашли, Габриэля Евгеньевича не нашли, Бровь не нарисовалась даже на бумажках, запрос на встречу гэбен не отозвать, лекарство готово, план действий — нет.

— Можно посадить вместо Максима революционное чучело. Эмоциональная глубина соответствует.

— Нельзя посадить вместо Максима революционное чучело. Усики так и не обнаружены.

— Ройш не сознался в грехах.

— Беспринципное пресмыкающееся, готовое на всё ради услаждения своих низменных страстей.

— Напомни, зачем мы очищали его дом от чумы?

— Чтобы было чему перекинуться на дом Габриэля Евгеньевича. Ах да, это новость: на самом деле они с Максимом умерли от чумы. Дима с Гуанако нашли следы, улики и трупы.

— Тогда можно принести на встречу гэбен труп Максима. В служебных инструкциях где-нибудь есть указания относительно того, что головы встречающихся гэбен должны быть живыми?

— Тогда уж труп Габриэля Евгеньевича.

— Сказать, что смерть преобразила Максима до неузнаваемости.

— Габриэлю Евгеньевичу пошли бы усики.

— Во-первых, нет, а во-вторых, зачем ты бередишь мою старую боевую рану.

— Если все уже умерли, получается, наша поездка совершенно бессмысленна.

— Ну почему же. Мы обнаружили ещё некоторое количество информации, которой не понимаем и в которой не можем быть уверенными.

— Идём на мировой рекорд!

На часах была почти половина восьмого вечера, на хащинском перроне — закономерно промозгло. Про-МОЗГ-ло. Мозги заполоняло тяжёлым туманом.

И тут ударились Охрович и Краснокаменный оземь и обернулись Габриэлем Евгеньевичем. Единым в двух лицах.

ДОЖДЕВЫЕ МЕТАФОРЫ

От массового падежа университетских лиц случается опухоль мозга головы и плоскостопие.

Ройш со своим «давайте созовём встречу гэбен, давайте-давайте, я Ройш, слушайте меня» заслужил исполнения своей мечты. Только так он смог бы осознать её мелкость.

Порочность.

Бессмысленность.

Пошлость.

И разочароваться.

Охрович и Краснокаменный честно были готовы исполнить мечту Ройша, но Максим пропал. В неизвестном направлении. Ушёл с кафедры, хлопнув дверью, и — всё.

Привет.

Каюк.

Специальное боевое разведывательное подразделение, направленное по его пылающим следам, обнаружило примерно ничего. Ни Максима, ни Габриэля Евгеньевича. Только раздрай в квартире.

И кое-что ещё.

Потому что нечего посылать на поиски неудачников. Тем более покойных.

ПОКОЙ-ных, ных-ных-ных, ничего не вынюхали. (Лучше, смешнее: не выныхали, ничего не знают, не умеют.)

Если бы на поиски Максима поехали Охрович и Краснокаменный, они бы непременно его нашли. Раз Габриэль Евгеньевич тоже тово — значит, Максим убежал за ним, как тот осёл из басни про морковку. Ну, где морковку привязали к нему самому, а он за ней бегал.

Максим — осёл.

Но без осла квартет из британского детского стишка (тот, в котором осёл, козёл, а дальше Охрович и Краснокаменный ни разу не прочитали, это вообще политическое какое-то произведение, ПРО ЧЕТВЕРЫХ ВМЕСТЕ ПОНИМАЕТЕ ДА) неполон.

Ройш со своим «Бровь забрал Силовой Комитет, а я мечтаю облагодетельствовать её своей девственностью, найдите её, я Ройш, слушайте меня» заслужил исполнения мечты.

Только никакого Силового Комитета в Хащине прошлой ночью не было.

Никто не работает идеально чистенько. НИ-КТО. Всегда остаются следы, грязь, бегающие глазки, надувшиеся губки, кто-то, кто видел, кто-то, кто знает. Охрович и Краснокаменный умели брать след, отлеплять от земли, нести до места назначения и там разбираться.

Но как взять то, чего нет.

Врач, с которым разговаривал Ройш, действительно работал в хащинской районной больнице — но сегодня с утра на работу не вышел. У него после дежурства выходной, уехал отдыхать. В его квартире обнаружилась недостача трусов. В его подъезде видели чемоданы. В его телефонной книге нашлась дочь, тридцать лет, водитель такси, повязка на рукаве, воинственность на лице. Дочь, разумеется, особо не общалась с отцом, точно не общалась, месяца два уже не общалась, и накануне они не созванивались, точно не созванивались, но да, ей известно, что в обозримом будущем его ждать не следует.

Ах водители такси, всё на свете готовы сдать.

Кто ж устоит перед Охровичем и Краснокаменным.

Они, конечно, и не надеялись найти врача. Был Силовой Комитет в Хащине, не был, всё одно — валить ему, и подальше. Если он умный.

Он умный.

Но никто из ночной смены не видел ни девочки, ни четвёртого уровня доступа. В жизни, может, и видел (задёргались-таки при виде плащей Охровича и Краснокаменного, таких же, как у Силового Комитета, только беееееее-лых — ТРИ НОЧИ когда-то строчили, ТРИ УПАКОВКИ игл затупили). В жизни видели, а вот прошлой ночью — нет. Точно нет. Точно-точно нет, можете отпустить моё запястье.

НО ЗАЧЕМ ОТПУСКАТЬ ТВОЁ ЗАПЯСТЬЕ?

Конечно, им всем приказали молчать. Но кто ж устоит перед Охровичем и Краснокаменным. Зачем перед ними устаивать. Они хорошие. Они зашли куртуазно спросить. Они знают, когда им врут.

Им не врали.