Чума в Бедрограде

— Ну и ладненько тады, — заключил Бандана, — ты, значится, сегодня у себя там пошуруди, повыспрашивай, чё-куда, а мы вечерочком обратно заглянем, да и перетрём все вопросы. И это, не дёргайся тут особо — не порешили ж дочку твою в самом деле, скорее, спрятали куда. Отыщется, никуда не денется. Понял?

Шухер понял.

Но дверь за детинами закрыть не мог ещё долго, так и сидел в квартире нараспашку — сидел, потому что как-то не получалось встать.

— Первый Большой Переворот — величайшее событие в истории Всероссийского Соседства, и, празднуя его десятилетний юбилей, мы лишь в малой степени можем выразить те восторг и благоговение, которыми наполняет нас одна только мысль о прижившихся в земле ветвях векового дуба, — напомнил радиоприёмник серенькой кухоньке.

Он говорил: не ходи в леса, там дикие звери, грифоны и лисы. Зачем тебе в леса, милая, хорошая? Зачем тебе не сидится дома, рядом, здесь?

Он говорил — и, когда говорил, не знал ещё, что незачем искать беды в лесах, что грифоны и лисы —

— здесь, рядом, дома.

Глава 20. Помоеньки, родненькие

Университет. Гуанако

С остановки «Порт»

Как же вы заебали, братцы. Братцы, оставайтесь на подольше, а?

— Опят’, — сочувственно вздохнул Муля Педаль.

Поворот — и истфаковское крыльцо, засиженное не-истфаковскими студентами, скрылось из виду. Служебное портовое такси с водителем таврской национальности и пассажиром, смирно залёгшим на заднем сиденье, потряслось себе дальше по брусчатке.

— Опять, они упорные, — Гуанако улыбнулся.

Пока Бедроградская гэбня не сняла своих наблюдателей, Университет ещё жив. Потому что они верят, что Университет ещё жив.

Муля Педаль тоже улыбнулся (Гуанако подглядел в панорамное зеркало) — улыбнулся неуверенно, но радостно. Тоже просёк:

— Б’ют — значит, любят? В смысле, подсматривают — значит, боятся?

— Значит.

— Значит, Максима Аркад’евича не они того?

— Не значит.

Муля, не дави. Тут есть варианты. ВАРИАНТЫ, блядь. Они, не они — пойди разберись, что хуже.

— Но чего им боят’ся, если они и того Максима Аркад’евича?

А вот это нам и предстоит сейчас придумать.

Вслух Гуанако только неуклюже отшутился:

— Ты таким тоном повторяешь своё загадочное «того», как будто подозреваешь что-то неприличное! Неужто ты бы на их месте не боялся, если бы сделал с Максимом Аркадьевичем что-то неприличное?

Муля Педаль довольно заржал, но такси не разлетелось на части, не затрещало даже от его ржача — ну и какой он после этого тавр?

Тавр-таксист из Порта, коса есть — коня нет. Молодой совсем — лет двадцать пять, наверное. Муля Педаль говорил, что помнит Гуанако десятилетней давности, Гуанако же Мулю Педаль припоминал смутно: как будто мало детишек старшеотрядского возраста подкармливает у себя Святотатыч. Пусть даже таврской национальности, у Святотатыча широкий круг интересов.

Видимо, Мулю Педаль в старшеотрядском возрасте звали как-то иначе — такую хорошую шутку Гуанако запомнил бы обязательно. Второй курс, первый семестр, общий для всех специальностей зачёт по истории малых народов, соседствовавших с росами, стандартный дополнительный вопрос: таврские имена.

XII век, тавры-наёмники, отправившиеся побеждать Империю вместе с росами в надежде на то, что в благодарность росы отъебутся уже от Южной Равнины. Для росских военачальников таврские имена были страшной хуйнёй, поэтому особо отличившимся таврам давали клички, но, чтоб не путать их с благородными прозваниями прославленных росских витязей — с каким-нибудь там Удием Твёрдым Мечом или ещё кем похуже, — кто-то додумался обзывать тавров росскими словами исключительно женского рода.

Империя пала, росы даже временно отъебались от Южной Равнины, а потому тавры-наёмники возгордились своими новыми именами, прибавили их к прежним и стали передавать по наследству — чтобы каждая сволочь знала, чей отец, дед, прадед (и далее вглубь веков) отрабатывал право на свою землю в чужой войне! Те, чьи предки не отрабатывали, в результате тоже поддались модным веяниям, сами придумали себе родовые клички, и с тех пор тавров так и зовут — таврским именем и росской фамилией женского рода, непременно вместе. Урхá Чаша, Дыхрá Ночь, Цой Бойня, Хтой Дыба, Хýмбра Пытка. Или эти, нынешние фигуранты — Таха Шапка и Бахта Рука.

И «Муля Педал’».

У кого-то в Портовой гэбне отличное чувство языка.

— Где тебя выкинут’?

— Да где хочешь. Давай только для верности ещё разок повернём.

Такси и так уже порядочно отъехало от истфака, от университетского борделя, под завязку забитого обескровленными студентами, от дороги с медфака на истфак — то есть от всех ключевых для вражеского наблюдения точек. Конечно, по уму весь Университетский район должен бы быть под колпаком, но (попробуем мыслить здраво) даже у Бедроградской гэбни нет такого количества людей, чтобы Университету стоило опасаться вуайеристов на каждом шагу. Вот и хуй с ними.

— Как же ты, падла, это делаешь? — озадачился чем-то Муля Педаль. — Крышами ходишь, что л’?

А, он об этом.