Чума в Бедрограде

Вся история с Сепгеем Борисовичем тоже какая-то дикая. Давным-давно сидел себе Дима на Колошме в одиночной камере Гуанако, ходил (в отличие от) на работы по сбору травы и почти уже даже полюбил всё это дело. Не выкобенивался перед гэбней, поскольку обнаружил, что быть политическим заключённым с особыми условиями довольно приятно. Особенно если в фоновом режиме эдак вяло думать о том, что в любой момент можно сбежать.

Сидел, значит, ходил, собирал травки, от скуки экспериментировал с их возможными свойствами. А потом, весной 76-го, почти через год сидения и, соответственно, семь лет назад, особые условия неожиданно решили переквалифицироваться в методы психологического воздействия на Гуанако. Твирь в жопу, сеансы массового насилия над Димой и ещё некоторые радости, которые он хранил уж в совсем отдельном ларчике своего сознания. И всё это — не по воле гэбни Колошмы, а по воле почти уже стороннего для Колошмы Андрея. И гэбня Колошмы, соответственно, совершенно растерялась и не знала, что со всем этим делать. Дима подозревал, что они ему даже в некотором роде сочувствовали.

По крайней мере, Сепгей Борисович, который тогда в гэбне Колошмы и сидел, сочувствовал. А дальше вышла череда действительно комичных взаимонепониманий: методы психологического воздействия на Гуанако увенчались угрозой увезти Диму обратно в Бедроград, и угроза определённо воплотилась бы, если бы не началась чума. Степная чума. А во время степной чумы всем резко становится не до психологических воздействий, так что сторонний для Колошмы Андрей спешно подобрал манатки и умотал из степи подальше.

А Дима остался сидеть. Не в смысле «мотать свой срок в колонии для политических заключённых», а в смысле тупо сидеть в другой одиночной камере, куда его временно поместили на передержку. В приличной рубашке, при галстуке, как полный идиот. И о нём все забыли.

Во время степной чумы уж точно не до заключённых, которых непонятно, куда определить.

(Гуанако, наверное, не забыл, но Гуанако не то чтобы сильно спрашивали.)

И Сепгей Борисович не забыл. Сепгей Борисович привёл Диму пред светлые очи гэбни, где Дима показал свои научно-исследовательские достижения в области возможных свойств степных трав и поведал, что, если ему дадут возможность, он попробует сделать что-нибудь от чумы.

Степной чумы.

Потому что Дима такой разумный и рассудительный.

Чума только начиналась, особого права назначать заключённого в санитары и выпускать шляться без присмотра у гэбни не было, но они это всё-таки сделали.

Гуанако тогда сказал, что если кто-нибудь тут намеревается из колонии бежать, сейчас самое время.

Но Дима не побежал.

Разумный и рассудительный.

Что-нибудь от чумы даже сделалось. Дима передал вакцину (и он настаивает на том, что она «вакцина», а никакая не иммунная сыворотка, потому что он её так назвал, и что все эти люди понимают в тонком искусстве высокого слога) гэбне Колошмы. Гэбня Колошмы отослала информацию о вакцине Медицинской гэбне. Гэбня Колошмы также опробовала вакцину на больных. Выяснилось, что вакцина не лечит, но хотя бы задерживает развитие болезни, что само по себе вроде как прорыв в медицине. Диме сказали спасибо. На Диме тогда было больше браслетиков-батареек, чем сейчас. Даже чем вчера.

Степная чума, в отличие от водяной, успешно передаётся воздушно-капельным.

А потом возможность безболезненно сбежать закончилась, потому что приехали огнемётчики.

Дима не был заражён (наверное, таки твирь-в-жопу уберегла).

Гуанако тоже не был (это же Гуанако).

Только огнемётчиков это не волновало, и если Гуанако в его одиночной камере ещё могли теоретически обойти стороной, то Дима-то работал санитаром, Дима контактировал с заражёнными.

Обильно.

Закончилась возможность безболезненно сбежать, закончилась.

И тогда Дима столкнулся в коридоре с Сепгеем Борисовичем, и Сепгей Борисович сделал странное. Без каких-нибудь объяснений и уж точно без сантиментов он отдал Диме свой табельный пистолет с парой обойм.

У Димы тогда даже не хватило сил удивиться. Степная чума на той стадии, когда фаланги присылают огнемётчиков, — это значит, что треть уже умерла, треть точно не выживет, а оставшаяся треть шарахается друг от друга изо всех сил, поскольку воздушно-капельный. Это значит, что головы гэбен могут стрелять в заключённых и охранников, потому что никто уже всё равно не узнает, а трупы сожгут.

Это значит, что заключённые могут стрелять в голов гэбен.

Дима даже не помнил, сказал ли Сепгею Борисовичу спасибо. Он вернулся в камеру, отдал пистолет с обоймами Гуанако (сам Дима стреляет, скажем так, не очень хорошо, в чём его предварительно крайне наглядно убедили), и возможность сбежать — пусть и болезненно — снова появилась.

И сбежали, прямо через кордон огнемётчиков.

С огнемётами.

Не то чтобы Димина седина ещё могла кого-то впечатлять, но её тогда прибавилось.