Чума в Бедрограде

И, собственно, ничего. Писал время от времени Евгению Онеге — коротко, деловито, справлялся о здоровье и о деньгах. Получаемый в ответ молочный самогон (удивительный напиток, почти уникальный, крепкий в градусах, мягкий на вкус) убирал в дальний угол, но хотя бы в канализацию не сливал. Однажды, когда Максим был ещё студентом, он пришёл к Габриэлю домой с дипломными правками весь вымокший и без плаща (прямо как вчера — снова смешно и страшно). Габриэль, устав слушать его охрипший голос, вздохнул и достал бутылку, присланную с Пинеги: «Смягчите уже горло, это должно помочь — хорошая вещь, хоть я сам и не люблю».

А где-то через полгода после диплома Максима и, соответственно, за полгода до появления Университетской гэбни молочный самогон хорошей вещью для Габриэля быть перестал. Он снова возненавидел Пинегу, снова не желал даже слышать о ней. Потому что где-то тогда Габриэль узнал правду о своём происхождении и всех этих политических дрязгах с кассахами.

Как именно узнал, он до сих пор не признался Максиму. Максим подозревал дуэт Димы и Ройша: Ройш — он и в двадцать лет Ройш. Да и в семнадцать тоже, в семнадцать он помог Диме отвязаться от преследования законом из-за какой-то детской глупости, а походя раскопал Димину историю, отца-кассаха, который в юном возрасте шантажировал гэбню ызда Пинега своими излишними знаниями о государственной политике.

Гэбню ызда Пинега.

Пинега.

Ызд Пинега — одна из первых точек на карте Всероссийского Соседства, куда стали негласно подселять лишних на Плато Кассэх младенцев. Не единственная, теперь и вовсе одна из многих, но.

Пинежцы, считавшие себя отцами кассахских детей, ни о чём таком и слыхом не слыхивали, все дела проворачивала гэбня и местный крохотный печной цех, врачам из которого (всем поголовно) за несколько лет отстроили новые дома. Новый дом за простую услугу — болтать поменьше и некоторых младенцев доставать вовсе не из алхимической печи.

Димин отец смог во всё это влезть из-за небрежности тогдашней гэбни, а сам Дима в сентябре своего первого курса с подачи Ройша наконец-то разобрался, почему внимание дисциплинарных органов к его скромной персоне всегда было особенно пристальным. Настолько пристальным, что Распределительная Служба не хотела даже выделять ему жилплощади в родном городе, думала послать куда-нибудь за Урал, не спрашивая согласия. Редчайшая для Всероссийского Соседства ситуация, только семнадцатилетний Ройш и помог: не моргнув глазом, прописал Диму к себе — он же Ройш, к нему же не посмеют сунуться.

Максим помнил: на своём третьем курсе Дима неожиданно перебрался в квартиру Габриэля, хотя до того даже каких-нибудь его спецкурсов не посещал, что уж говорить об общении на более короткой дистанции.

Почему, зачем, как так вышло — тогда было ясно очень смутно, а сейчас просто не хотелось вспоминать: как всегда Гуанако, сплошной Гуанако. Вроде как оплакивали вдвоём его исчезновение, дооплакивались до того, что всплыли документы неположенного обоим уровня доступа, и Диму, воспользовавшись поводом, упекла аж на Колошму Бедроградская гэбня — озверели, мерзавцы, из-за того, что ещё у кого-то в этом городе появился шестой уровень доступа. Выразили своё отношение к реформам путём отправления случайного истфаковского студента в главную политическую колонию страны.

Габриэлю тоже досталось, но его таки успела прикрыть новообразованная Университетская гэбня, на лету разбираясь со своими полномочиями. Хотя «прикрыть» — это слишком громко сказано, скорее уж — «выторговать». Да и то по случайности, которой они обязаны всё тому же Диме: Бедроградская гэбня зачем-то предложила Университетской глубоко сомнительную сделку, на которую вместо Университета сгоряча согласился лично Дима, в буквальном смысле выскочив в момент переговоров из-за угла.

Согласился понести наказание за хранение проклятых документов в одиночку, хотя никто не мог бы просить его о таком. Максим — не мог бы точно.

И вот где-то между Диминым переездом к Габриэлю и Диминым отправлением на Колошму Габриэль и вычеркнул окончательно Пинегу из своей жизни.

Наверняка Дима что-то сболтнул про собственного отца и Пинегу, не подумав (как будто он вообще когда-либо пользуется мозгами прежде, чем открыть рот). Наверняка Габриэль заинтересовался. Наверняка всемогущий двадцатилетний Ройш за короткий срок выудил откуда-нибудь данные и про безответственную британскую журналистку, и про не менее безответственного кассаха с плато, не пожелавшего брать на себя лишние проблемы с ребёнком.

Размышления над историей о происхождении Габриэля каждый раз заново убеждали Максима, что некоторые достоинства этого государства по праву должно было признавать и давно почившее контрреволюционное движение. Контролируемое деторождение — огромный шаг вперёд по сравнению что с Европами, что со всем остальным миром. И дело даже не в поставленных на поток уникальных технологиях алхимических печей, которым не существует аналогов. Дело в действительно значимом улучшении жизни общества.