Чума в Бедрограде

И это было оно — разрешение, позволение обращаться на ты, оберегать и нести ответственность, делать что угодно ещё. Максим сказал: «Не беспокойся ни о чём» — и даже не сразу понял, что — да, перешёл черту, да, теперь будет по-другому, будет так.

Он до сих в деталях помнил тот короткий разговор, состоявшийся много лет назад.

Черта, перейти которую немыслимо. Перейденная черта.

Это нелепо, но теперь каждый раз, когда Максим слышал в свой адрес неожиданное «ты» вместо приличествующего «вы», он невольно дёргался. Потому что в этой тривиальной смене обращения так много личного, так много важного только для Максима и Габриэля, что всем остальным будто бы просто нельзя этого делать.

Как бы смешно это ни звучало.

— Да перестан’ ты морду кирпичом квадратит’, что я, пытаю тебя, что л’? — снова тыкнул Максиму Муля Педаль.

Максим постарался не взъедаться: Муля Педаль ведь не со зла, просто…

Просто Максим больше не голова гэбни, даже не университетский преподаватель. Не заслуживает уважительного обращения от портовой швали.

Муля Педаль смотрел весело и с любопытством.

— Ты это, только не зашиби, но про тебя ж нынче всякое болтают, — осторожно начал он. — Будто б ты и припёр в Порт заразу, подлюка.

Максим открыл было рот, но Муля Педаль не дал ему встрять:

— В гэбне Портовой болтают. Точнее в ней-то не болтают, болтают вокруг неё. Ну, самые доверенные люди, близкие к гэбне. Типа меня, — Муля Педаль довольно заулыбался. — Короче, те, кто в курсах, что у нас тут не обратная ветрянка, а что похуже. Болтают, что ты змея: денежки из гэбни высосал и такую подставу обустроил, шоб одним махом и бедроградских, и наших с этого вашего уровня доступа смахнут’.

— Предельно глупо звучит, — сдержанно прокомментировал Максим, глядя мимо Мули Педали на высоченный забор из цельных плит.

За забором — Порт, в Порту — чума, блокада, слухи про Максима и чуму.

Максиму всегда казалось, что Порт — какая-то другая реальность, строго перпендикулярная привычной. Пересекается с ней по одной прямой, и как на этой прямой искажаются все известные переменные — сам леший не разберёт.

— Глупо-глупо, я вот не купился, — всё так же довольно согласился Муля Педаль. — Гуанако сказал, это не ты, и я сразу мозгами-то пораскинул, сразу допёр: конечно, не ты, тебе оно нахуй надо?

Гуанако сказал.

Несколько дней назад от двух этих слов Максима бы затрясло. Несколько дней назад Максим не видел, от чего на самом деле стоит трястись.

— Гуанако сказал, что подлюка и змея из тебя так себе, что подобное блядство тебе бы и в голову не пришло, — разливался соловьём Муля Педаль — Сказал, что ты хороший парен’, сверх всякой меры хороший, оттого на тебя и вся сран’ и посыпалас’.

Максим продолжил созерцать забор.

Переменные принимают абсурдное значение.

Хороший парень

Сверх всякой меры. Настолько сверх, что плюнул на собственную гэбню, на Университет, на зачумлённый город — и сорвался на Пинегу. И нет бы просто сорвался, забыл или хотя бы не смог позвонить. Так ведь сам бросил трубку, не стал предупреждать, что, куда и зачем.

Сверх всякой меры хороший парень.

Только если понятие «хороший» с необходимостью включает в себя признак «не очень умный».

В таком случае Гуанако сам поразительно хороший, хм, парень. Потому что видит всех — абсолютно всех, кто заслуживает и не заслуживает! — хорошими.

Одно дело — полагать, что «плохих» самих по себе, без конкретной причины, нет. Максиму никогда не казалось, что кто-то может быть плох просто так, плох, потому что плох. Совсем другое дело — игнорировать конкретные причины. Надевать очки с простыми стёклами, притворно щуриться и в результате переставать замечать эти конкретные причины.

До того, как исчезнуть из Бедрограда на десять лет, Гуанако носил очки. Настоящие и довольно сильные, насколько Максим мог судить. Вернулся (восстал из мёртвых) без очков. Может быть, в линзах, может быть, нет — Максим не интересовался. Сейчас подумалось, что в этом есть что-то почти что страшное, символическое (Максим дёрнулся): Гуанако ведь может просто не видеть, что происходит у него под носом.

И потому считать всех подряд хорошими парнями.

Если бы речь шла только о Максиме, дело обстояло бы не так плохо.

— …только Максима берём, он сказал, — продолжал разговор с самими собой Муля Педаль. — Дело-то фартовое, чем меньшим числом рук сдюжим, тем фартовей выйдет.

Видимо, это было объяснение, зачем Максиму нужно сидеть в такси с тавром напротив забора из цельных плит.

Муля Педаль побарабанил пальцами по рулю:

— Побыстрей бы пёр уже, времечко-то ждат’ не будет.

— Если нам нужно побыстрей, имеет смысл подъехать к какому-нибудь входу, — прохладно указал на оплошность Максим.

— Не, — мотнул всем корпусом Муля Педаль. — Гуанако сказал тут стоят’ — будем тут стоят’.