Чума в Бедрограде

Степняки говорят «дурное место», а оно не дурное, это фрайдизм — дурной, а место — заколдованное. Пять-шесть допросов, двое суток в камере вместе с Начальником Колошмы, сорвавшаяся рука у охранника, который эти двое суток охранял начальников кабинет, — и пожалуйста, скандал на весь госаппарат.

Начальника Колошмы (Савьюра — самую мягкую, лёгкую и лечебную из наркотических трав степи) Гуанако из головы вряд ли когда-нибудь выкинет.

Потому что.

Потому что, если человек с двадцати пяти до сорока пяти лет ни разу нормально не улыбался, а тебе удалось так пошутить (встать на голову, снять штаны, попросить пистолет застрелиться), чтоб его всё-таки прорвало, — пойди попробуй ещё выкинуть там что-нибудь из головы.

И закрыли эту тему.

О таком можно было разве что с Хикеракли разговаривать, который заехал как-то на Колошму, к Гуанако в гости. Сам Хикеракли тоже хорош: налил стародавних революционных соплей про волосы цвета дорогой твиревой настойки и предложил в этой луже заняться политикой. Пристроить студентов из контрреволюционного выпуска, ага.

Потрепались за жизнь, а закончилось всё гэбней прямо в Университете.

А ещё через пару месяцев из-за этой гэбни прямо в Университете, которая не приглянулась гэбне прямо в Бедрограде, на Колошме оказался Дима.

Не самостоятельный и не взрослый, а испуганный и несчастный, потому что страшно, потому что не верится, потому что ему устроили психологические воздействия, которые только в дурном месте Колошме и возможны. А ещё потому что в блядских расшифровках блядских двух суток в камере с Савьюром — сплошная радиопьеса, где всем сначала очень плохо, потом очень хорошо, а потом кто-то умирает, а кого-то водят целовать трупы.

И пойди попробуй ещё объясни, как так.

И пойди попробуй ещё проснись среди ночи и сообрази без очков, чья башка у тебя на плече. Не свихнись от обилия соплей в жизни, пойди попробуй. Пойди-пойди.

За год ходить пробовать становится легче, но приезжает миленький-славненький Андрей, поднявшийся с гэбни Колошмы до Бедроградской гэбни, и опять чего-то хочет. Гуанако ему когда-то уже последнюю тюремную робу отдал — подписал признание в подготовке преднамеренного убийства Савьюра, — а ему всё мало, миленькому-славненькому.

Университет ему подавай.

За Университет Гуанако сам порвётся на тюремную робу, но Андрей был настойчив, и у него был Дима. И рычаги давления: аллергия на твирь, неравнодушные к кассахским шлюхам младшие служащие, безымянные заключённые, которых можно вдоволь стрелять.

И аппаратура у него была эта самая, записывающая и воспроизводящая изображение.

На безымянных заключенных Гуанако сломался (ну не на младших же служащих ему ломаться — превосходная порнография, глаз радуется!).

Дима не умеет убивать, и учить его бесполезно.

Не надо его учить.

Гуанако сломался и наплёл Андрею какой-то полуправды про то, что с Университетом можно сделать. Был бы Андрей поумнее, он бы додавил, задал бы нужных вопросов, разглядел бы несостыковочки. А так — остался с полуправдой, из которой выгоды извлечь не удалось.

Может, и разглядел бы, и задал бы.

Но тут — опа, степная чума.

Дальнейшее Гуанако довольно подробно расписывал давеча Социю, только в одном приврал: заточка в Димину спину воткнулась хуёвенько — все выжили, кроме втыкателей. Ну, рука отнялась, так это бывает.

А стрёмно было как раз так, как расписывал Социю.

Очень стрёмно.

Потому что степная чума, а у тебя в камере даже завалялись недюжинные запасы алкоголя и сигарет (стараниями уже почившего Хикеракли), и охранники к тебе привыкли, они тебя помнят по истории с Начальником, они тебя в обмен на твои богатства выпустят в блядскую степь, но Дима-то не пойдёт. Дима что-то придумал в плане лекарства, Диме кажется, что он вот-вот поймёт, как лечить неизлечимую степную чуму, Дима подался в добровольные санитары, Дима носится со своими изоляторами, с больными и со здоровыми, Дима поубивал из-под палки безымянных заключённых и теперь Диме хочется спасать других безымянных заключённых.

Это бред и пиздец, надо валить, с каждым днём чумы шансов свалить всё меньше, но Дима говорит: «Пожалуйста, ещё чуть-чуть» (совсем как когда просыпал в твоей кровати твои же лекции) — и ты (совсем как когда уходил на лекции один) соглашаешься. Только не уходишь, ведь «вернуться вечером» ты уже точно не сможешь.

Соглашаешься на блядское «пожалуйста, ещё чуть-чуть».

Соглашаешься, потому что и твой батюшка в прошлом, и Шухер в будущем очень неправы, а прав — Святотатыч. Соглашаешься, потому что забота, помимо всего прочего, означает не отнимать возможность делать то, чего хочется. Даже если это «чего» — бред и пиздец, и надо валить, и с каждым днём чумы шансов свалить всё меньше.