Чума в Бедрограде

Это интересный вопрос. Гошка вполне представлял, кого он ищет, и несколько хуже — кого предлагает Шапка.

Андрей был тепличным цветочком всея Бедроградской гэбни. Когда человек идёт на госслужбу сразу после отряда, в шестнадцать лет, он получает головокружительную карьеру и взамен теряет некоторые бытовые мелочи. Например, представление о том, что такое люди. Или что некоторым людям нужно доверять — требование к вакансии такое. Это неудивительно с учётом того, что единственный опыт Андрея в гэбне до Бедроградской закончился развалом Колошмы, и никто не возмущался, просто на синхронизацию с ним ушёл добрый год.

Удивительно, когда человек настолько обучаем, готов слушать, соглашаться и принимать твои условия игры — и при этом настолько закрыт и, леший дери, испуган. Поди достучись и не сорвись в выламывание дверей.

Не сорвались. Гэбня может хорошо работать только тогда, когда полное взаимодоверие не означает полного взаимоконтроля. Каждый имеет право на свои личные дела, предпочтения и специализации, просто ответственность за них несут все вместе.

Никаких допросов внутри гэбни, никакой всей подноготной. Это и есть херово доверие. Без него ничего не будет. Если один пошёл и что-то сделал — это победа всей гэбни безотносительно личных заслуг. Если сделанное развалилось нахер — это проблема всей гэбни, и отвечает за неё вся гэбня. Приходит и исправляет, без укоров и поиска виноватых.

И да, когда Андрей это наконец-то понял и принял, лично у Гошки случился херов катарсис.

А когда выяснилось, что у Андрея хватает связей в Медкорпусе — что его чуть ли не в Медицинскую гэбню растили, но не сложилось, — естественным образом все соответствующие вопросы легли на него. И ни Гошке, ни Социю, ни Бахте не приходило в голову выяснять детали — как и Андрею не пришло бы в голову врать или умалчивать. Знали, под каким именем ездит, знали, к кому, знали последние сводки новостей относительно вируса. Цвет Андреевых ботинок и методы обольщения регистратуры — знания уже лишние, они никого не ебут.

На то и четыре головы у гэбни, чтобы они делили работу на четверых и не грузили остальных своей частью.

Так что вопрос Шапки был действительно интересным — в чисто академическом смысле. Даже любопытно, что знают об Андрее его контакты.

— Кого ищу? — Гошка как бы покопался в памяти. — Ильянова Андрея Витальевича, сотрудника Бедроградского Института Медицинских Исследований. Молод, рост чуть ниже среднего, волосы светло-русые, усы и борода. Фотокарточка имеется. Чем именно он в своём институте занимается, мне знать не положено. Я исполнитель.

Шапка посмотрел исподлобья.

— В заднице ты, исполнител’.

А уж ты-то в какой, тавр-вирусолог!

— Поясни.

— Не Ил’янов он и не из Института.

Значит, Андрей всё-таки не предельно параноидален. Шапка, конечно, не только физически внушителен — как-никак, именно он сделал вирус, — но для Андрея это могло бы и не быть поводом представляться настоящим именем.

Мысль об отсутствии предельной параноидальности в Бедроградской гэбне грела.

Гошка нахмурился и изобразил смятение чувств.

— Да что ты говоришь? А кто же?

— Голова Бедроградской гэбни. Не вру. Заказ, который я для него делал, рядовому институтскому и не снился, дорого.

Для того и делал в столичном Медкорпусе, чтобы бедроградские медицинские учреждения спали крепко и спокойно. И не только потому, что дорого.

Гошка помолчал, сокрушённо покачал головой и цыкнул зубом:

— Слушай, Шапка, лично я против тебя вообще ничего не имею. Мне сказали, что тавр и имеет шансы оказать сопротивление — я с оружием. А так ты, может, и нормальный мужик, не знаю. Но что меня послали искать аж голову гэбни? Какого хера я должен в это поверить?

— Какого хера я должен знат’, как власт’ работает? Видел один раз — не понравилос’. — Шапка тоже покачал головой. — Ты пришёл меня спрашиват’ про Андрея — я могу тебе рассказат’ про Андрея. Но кто он такой и чем занимается, тебе знат’ не положено, раз не сказали. Меня это должно волноват’?

— Я исполнитель, но это не означает, что у меня нет мозгов. Выкладывай всё.

— Сразу говорю: не знаю я, где Андрей. Можешь не верит’, доказыват’ нечем. Но не знаю. Вчера позвонил, сказал, что он в Столице и что надо говорит’. Приехал в Корпус, поговорил, дальше не знаю ничего.

Кажется, кто-то из присутствующих не вполне откровенен.

Какая жалость, что младший служащий Скворцов не может знать, что на деле это как раз Шапка послал Андрею телеграмму со срочным приглашением «поговорит’» — у него, мол, другой покупатель сыскался. Что напоминает о том, что стоило бы ему ещё разок врезать.

Только вконец зажравшиеся у гэбенной кормушки столичные вирусологи способны помыслить о том, чтобы вдруг перепродаться куда-то ещё в ответственный момент.

— И когда ты его в последний раз видел?

— Перерыв в полпятого. Мы закончили говорит’ минут за сорок до него. Точнее не помню.

И куда Андрей потом направился ты, конечно, знат’ не знаешь, таврское рыло.

— О чём же говорили?

— Ты не поймёшь.