Чума в Бедрограде

И тогда Бровь эдак лихо сиганёт за какой-нибудь ящик (ну или куда-нибудь там), укрываясь от пуль, а Максим (Аркадьевич) прикроет её — у гэбни же есть табельное оружие. И она подкрадётся со спины, и её даже успеют заметить, но не придадут значения, потому что кто может ожидать, что обычная студентка, одна из многих, догадается огреть по затылку обломком трубы (ну или чем-нибудь там).

И потом ей до конца учёбы будут ставить все экзамены автоматом.

В благодарность.

А папа будет удивляться, почему же так выросла её успеваемость, но она только улыбнётся, закурит портовую самокрутку (потому что ей подарят целый ящик — тоже в благодарность) и не ответит.

Вот это — да, это реальная угроза. А что не выдержит хвалёно слабое шухеровское сердце — бредятина.

— Папа, я хочу помогать! — всё-таки повысила голос Бровь. — И, как уже было сказано где-то в начале обсуждения, запрещать мне это — свинство!

— Т-ты можешь умереть! — нездорово высоко взвизгнул папа.

— А ещё могу спасти пару десятков людей! Честное слово, ну что за эгоизм? Как будто всё в этой жизни нужно делать только ради себя. «Кому это ну-у-ужно?» — Университетской гэбне! Ройшу! Габриэлю, простите, Евгеньевичу! Другим людям, которые мне нравятся, а поэтому это всё — и провокации, и твирь, и, может, что-нибудь ещё — нужно и мне. И я прекрасно знаю, что всё у меня со здоровьем в пределах нормы, от физкультуры вот не освобождают. Не хочешь по-честному — попрошу кого-нибудь ещё раз меня осмотреть. Подтвердят — приду извиняться. Нет — выставишь себя свиньёй в моих глазах.

Папа сидел без движения, налившись неуютно-красной краской и мелко постукивая пальцами по столешнице.

Отлично сработано, Бровь. Просто отлично. Самое время довести родного отца и одного из всего трёх функционирующих медиков до удара.

— Т-т-там много народу, на п-п-повторные осмотры нет…

— А у меня связи, — брякнула Бровь, соскочила со стола и вышла.

Не очень твёрдо и не очень решительно.

Ну почему ей всегда становится стыдно минуты эдак на пол раньше, чем следовало бы?

Разумеется, в коридоре она врезалась прямиком в Диму, который занимался тем, что дёргал все двери подряд, извинялся, захлопывал их обратно и носился взад-вперёд.

Дима? Один из двух оставшихся человек, которые могли бы её осмотреть? Вот тут, в пустом коридоре? Какое удивительное совпадение, что бы оно могло значить?

Судьба определённо издевалась над Бровью.

Её саму всегда раздражали люди, не способные определиться, чего им надо, — и вот, конечно, здравствуй, Сигизмунд Фрайд.

Если папа в результатах осмотра соврал — это свинство. Но пойти сейчас к Диме — вот так прям, папе в лоб, шоб знал — свинство не меньшее. Плюс достаточно очевидно, что истина где-то посередине, Бровь полупригодна или типа того, а медицинское заключение зависит исключительно от степени осторожности заключателя.

— Решил всё-таки отработать свой диплом и послушать лекции? — дружелюбно  окликнула Бровь Диму. Тот, как обычно, обернулся (почему всегда, когда к нему обращаются, он оказывается спиной к говорящему?) и помахал рукой.

Давненько не виделись, аж полчаса!

— Курилку ищу, — ответил он, широкими шагами подбегая к Брови, — будь моей путеводной звездой.

— Потому что спросить у кого-нибудь из, не знаю, студентов медфака ты не догадался.

— Мне сказали, что на третьем этаже, а подробности поглотил рёв ликующей толпы.

— Как откажешь кумиру народных масс?

И как приятно знать, что у трёх действующих на данный момент медиков такой напряжённый график работы.

Медфак выглядел непривычно. На истфаке сегодня просто воцарилась псевдоканикулярная тишина, сопровождаемая не менее псевдоканикулярной пустотой — но не благостно-летняя, а тяжёлая, зловещая прям. Двери аудиторий не заперты, но за ними никто не учится, не списывает и не ржёт во весь коридор.

Будто по истфаку уже прошлась чума.

Медфак пострадал меньше. Пятикурсников разослали по районным поликлиникам — сидеть в регистратуре и вылавливать людей с симптомами тяжёлого ОРЗ. Под предлогом практики.

Тяжкая, тяжкая жизнь студента-медика.

Актовый зал оккупировали истфаковцы, и всем было понятно, что никакого учебного процесса в здании не происходит, слишком лихорадочное волнение этот самый актовый зал источал. Тем не менее, пары продолжались, и все, кроме несчастных (счастливых?) пятикурсников и нескольких аспирантов, на них сидели.

Вот это было куда более каникулярное ощущение. Вроде бы все учатся, но на самом деле нет, потому что как только пара закончится — побегут толпой на первый этаж, выспрашивать.

Ультра-секретный совместный проект медицинского и исторического факультета, спешите видеть.