Чума в Бедрограде

Стрёмно это. И очень захотелось ещё раз извиниться — не за книгу, а за что-то другое. За то, что Максим (Аркадьевич) был когда-то вынужден жить в квартире с пуленепробиваемыми стёклами. За то, что Габриэль Евгеньевич постоянно устраивает ему сцены (это страшная тайна, но все же знают). За то, что Бровь намеревается ещё на какое-то время оккупировать ту самую пуленепробиваемую квартиру, так что в случае совсем драматичной сцены Максиму (Аркадьевичу) будет некуда податься. За то, что он так устало выглядит и не может найти слов извинения или хотя бы признания в том, что просто забегался и сорвался. За проклятый диктофон, в конце концов.

Максим (Аркадьевич) взял с секретарского стола бутылку с какой-то явной гадостью и щедро отпил.

Вместо извинений или дружественных слов Бровь подхватила сумку и безмолвно выскользнула за дверь.

Перед домом Ройша она долго топталась. Обошла пару раз по кругу (выискал же как-то серую коробку даже в жёлто-кремовых новых районах Бедрограда), почитала уведомления на двери (что было не так просто, ибо уже темнело), обломила с ближайшего куста веточку. Только поймав на себе взгляд сидящего во дворе на лавочке и явно восхищённого её хождениями парня, Бровь решилась.

Она бы вот на месте этого парня подошла и поинтересовалась, что незадачливая посетительница ищет. Так, к слову.

Ройш жил на третьем этаже. Перед звонком следовало пригладить волосы, поправить широкий ворот свитера, пригладить волосы, убедиться в свежести своего дыхания (мало ли!), пригладить волосы — так, всё, она ответственный за боевой дух или кто?

Дверь открылась не сразу. Ройш, в чёрном домашнем пиджаке (отличающемся от парадного, в общем-то, ничем) и трогательных клетчатых тапочках хмуро изучил Бровь и сделал приглашающий жест.

Ну вот, не видать Брови галстука.

С другой стороны, разве он был ей нужен?

С третьей — зато никто больше не носил бы это с розовой рубашкой.

С четвёртой — надо уже признаться себе в том, что она мнётся на пороге, краснеет и смущается. И Ройш ей не поможет. Не из зловредности, а потому, что, как верно (хоть и чересчур патетически) заметил Дима, не догадывается, что надо.

Бровь вздохнула, решительно шагнула в коридор, решительно скинула куртку, решительно расшнуровала ботинки, решительно влезла ногами в гостевые тапки и решительно не знала, что дальше делать.

— Пожалуйста, вымойте руки и проходите в гостиную, — церемонно предложил Ройш и удалился за чаем.

Если бы Бровь никогда раньше не бывала в этом доме, она решила бы, что здесь царил идеальный порядок. Но нет: зубная щётка, конечно, в стаканчике, а вот тюбик с пастой просто на краю раковины; нижний край перекинутого через вешалку полотенца не параллелен полу; в гостиной на столе ровной стопкой лежат бумаги, которым место в кабинете, и — о святотатство! — печатная машинка там же.

Ройш тоже не спит ночами.

— Печенье, к сожалению, закончилось, есть только это, — Ройш бережно поставил прямо рядом с печатной машинкой конфетницу с чем-то мармеладным и занялся разлитием чая. — Или вы какой-нибудь более серьёзной еды хотите?

От этого вопроса внутренности Брови почему-то с визгом бросились друг к другу в объятия. Ройш вовсе не был гостеприимным человеком, и вообще: одно дело — ритуальный чай любому зашедшему, другое — еда.

Еда — это, ну.

Как-то интимно.

Вообще-то Бровь целый день ничего во рту не держала, но вот так с порога соглашаться на ужин было бы слишком. Пришлось помотать головой.

Ройш кивнул и, не прикасаясь к своей чашке, уселся напротив.

— Вас сегодня не было в Университете, — проницательно заметила Бровь. Ну а что, надо же с чего-то начать беседу.

— Не вижу смысла туда ходить в нынешней ситуации.

— Ага, истфак как вымер… даже на кафедре никого нет. Все студенты хотят в экспедицию. Это же так здорово, правда? Ну, в смысле — получится много лекарства…

Ройш откинулся и сложил руки фирменным домиком (шалашом для карликовой пихтской лошади — как минимум одну приличную шутку Гошка-Александр породил), палец к пальцу.

— Ума не приложу, кто мог вам выболтать про лекарство, — насупился Ройш.

Когда ему что-то не нравилось (то есть довольно часто), он всегда выглядел немного обиженным, словно не обстоятельства так сложились, а кто-то гадит лично ему.

— Намекаете на то, что подобные вещи вслух не обсуждают?

Ройш только покачал своей идеально прилизанной головой. Гладко выбрит, застёгнут на все пуговицы — он же весь день проторчал дома, леший возьми! Как так можно?

От живого человека — только тапочки.

— Вы ведь на истфак не только лекции читать ходите, — предприняла Бровь ещё одну попытку мирного диалога. — Ну то есть я так думаю. Думала. Максим Аркадьевич вроде бы ведёт переговоры с фалангами. Вы ему нужны. Наверное.

— Односторонние высказывания обычно не называются «переговорами», — бесстрастно проговорил Ройш. — Как было сказано выше, я не вижу необходимости своего личного участия в нынешней ситуации.

Он настолько напоминал папу (по содержанию, не по форме, конечно), что Бровь чуть было не замахала руками, дабы отогнать призрак Фрайда.