Чумная экспедиция

Как раз музыке монастырки обучались с большим успехом, так что со временем стали давать небольшие концерты по воскресеньям после обеда, куда посторонние не допускались, а только родители и самая близкая родня. По этой части у Левушки все было в полном порядке - матушка его, госпожа Тучкова, смекнула, что воспитанницы девичьего института будут пользоваться особой благосклонностью государыни, могут быть взяты даже во фрейлины, и при втором наборе девочек определила туда свою младшенькую, Маврушу. Пусть графья да князья держат своих дочек при себе, решила госпожа Тучкова, там приданое заменит и красу, и грамоту, а небогатая дворяночка должна сама в жизни прокладывать дорожку.

Конечно, следовало бы строго спросить у подпоручика Тучкова, где он пропадал столько времени. От казарм Преображенского полка до Новодевичьего не так уж далеко - как до Зимнего, если считать по прямой, то они почти посередке между дворцом и Воспитательным обществом. А он чуть ли не весь день отсутствовал.

Но ни у кого язык не шевельнулся портить Левушке последние безмятежные минуты.

Слушать про музыку Архаров желания не имел - да и не до нее было. Он несколько углубился в свои мысли, Левушка же тем временем сообщал подробности Медведеву, которого и перед отправкой в чумную Москву волновало описание девичьих прелестей.

Вывел Архарова из задумчивости внезапно зазвеневший, как струнка, Левушкин голос. Юный приятель и без того рассказывал о концерте взволнованно, а тут случился новый всплеск - и Архаров, не слыша всей восхищенной тирады, уловил лишь ее хвост:

– … и дивные звуки исторгает!

– Откуда исторгает? - спросил в хмуром недоумении Архаров.

– Из арфы же! И у нее божественное имя!

Тут Архаров посмотрел на приятеля с некоторым любопытством.

– Как же ее звать?

– Архаров, ее звать - Глафира! - Левушка уставился на приятеля, как бы ожидая восторга, но восторга не случилось.

Архаров не сразу вспомнил значение: имен-то много, а голова - одна.

– Гладкая, что ли? Ну и как? Гладка ли?

Левушка вытаращил черные глазищи.

– Какая еще тебе гладкая? Ей тринадцать лет всего!

– Иная и в тринадцать уже все себе отрастила, - сказал заинтересовавшийся беседой Бредихин. - А что, Архаров, неужто тебе ни одной тощей Глафиры еще не попадалось?

– Мне, Бредихин, вообще ни одной Глафиры еще не попадалось. Мне все больше Дуньки.

И это было чистой правдой - с дополнением лишь, что девицы, которых иногда навещал Архаров в скромных домишках петербургских своден, придумывали себе звучные французские имена, от коих за версту разило враньем, но в большинстве своем были именно Дуньками, Парашками да Агашками. Теории сие не противоречило: «Евдокия» означает «благоволение», для любвеобильной девицы имя подходящее, «Параскева», она же «Прасковья», - «приготовление», «Агафья» - «добрая».

– Иная попадется - так весьма и весьма, - заметил Медведев. - Коли чисто себя держит.

– Да ну вас, господа, с вашими Дуньками, - сказал раздосадованный Левушка. - Так и помрете, не зная ничего лучше Дунек!

И страшно удивился, что ему никто не ответил. Более того - старшие несколько смутились.

– Ты, Тучков, еще новости не знаешь, - начал было Архаров, но Бредихин перебил его:

– Левушка, у тебя мать сейчас в Петербурге, лети к ней живо, пусть всю родню на ноги подымет! Надобно, чтобы тебя до завтрашнего дня вычеркнули из списков.

– Верно, - сказал Медведев. - Тебе сколько, девятнадцать? Братцы, нужно его выручать.

– Да что стряслось-то? - Левушка, растерявшись, переводил взгляд с одного лица на другое, но старшие не находили слов, чтобы объявить: он, девятнадцатилетний, жизни не видевший, завтра отправляется в чумную экспедицию.

Тут подошел Матвей Воробьев и, не здороваясь, похлопал юношу по плечу.

– Что, и ты? - спросил хриплым голосом. - Ох, разорюсь я с вами на панихиды. Вы хоть с курьером шлите известия - кто, когда, нет ли меня в завещании.

– Таких шутников не худо под батоги уложить, - сердито заметил Медведев, еще только начавший осознавать, чем грозит новое назначение.

– Так сударь! Ты вдумайся - это гораздо лучше, нежели на приступе чтоб ногу ядром оторвало! Поваляешься дней пяток в горячке - и нет раба Божия. А то еще бывает такая прелесть, как пуля в живот - смерть от нее весьма мучительна.

– Матвей, шел бы ты со своими похоронными прибаутками, - строго сказал ему Архаров. - Нашел себе забаву.

Матвей несколько обиделся - обычно кладбищенские шуточки доктора пользовались успехом.

– Ты, Николашка, неучтив и зол, - сказал он. - Сам мне толковал, будто мое имя значит «дар Божий». Стало быть, все, что от меня, - тоже некоторым образом дар Божий. И быстрая безболезненная кончина должна быть причислена к наилучшим дарам!

– И то верно… - каким-то потерянным голосом заметил Бредихин.

– Такого проповедника первого надобно в Москву отправлять, пусть бы там зачумленным про безболезненную кончину проповедовал, - сердито сказал Медведев.

Тут на Архарова накатило.

– А что, возьмем Матвея с собой? - вдруг спросил он товарищей. - Поедет волонтером, а? Еще и в люди через это выйдет!