Через несколько дней был суд над Николаем. Его признали виновным (не удивлена) и приговорили к пожизненному заключению в тюрьме строго режима. Я была там, смотрела, как Николая выводят на улицу, а люди, полные злости, орут на него, пытаются дотянуться до виновного и разорвать на части. На одно мгновение мне показалось, что он видел меня, как я стою на противоположной стороне улицы. Николай выглядел подавленным, не таким уверенным, каким я его видела до начала перестрелки. Когда Николая отделяло всего пара метров от полицейской машины, из толпы выбежал мужчина средних лет в капюшоне и пронзил глотку старика ножом. Не стоило этого делать — чумным докторам это и нужно, если они потерпели поражение. Убийцу схватили, а простой народ закричал, что так и нужно, что вот он — настоящий суд над убийцей. На одно мгновение я закрыла глаза, собралась с мыслями и села в подъехавшую маршрутку, которая могла отвезти меня в общежитие.
На руке остались небольшие белые линии от порезов клювом. Они никогда не пропадут, и я всегда буду помнить: все те ужасы, минуты радости, что я приобрела, когда приближалась к разгадке, и стояла рядом с моими друзьями, моей второй семьей. Вспоминая выпускной вечер, на меня накатывала тоска, но я справлялась с этим, говоря себе: «Однажды твои пути вновь пересекутся с их путями». Говорила себе об этом много раз, и вот, весьма иронично, мы встретились с ними. А ведь я надеялась встретиться с ними, когда вернусь в домой. Мы бы сидели в уютном заведении, попивали молочные коктейли, смеялись и говорили, словно мир за окном — обычное полотно, чьи проблемы не потревожат нас никогда.
Мне нечего больше сказать — это последняя страница, и я оставляю этот дневник за книгами на новом стеллаже.
А вот и стук в дверь, довольно-таки быстро.
Пора на свидание с Лебедем.
(Оля накидывает на себя кожную куртку поверх белой рубашки, открывает дверь. Лебедь целует ее в губы, хочет потянуть в своих объятиях за пределы комнаты, но она вырывается, подбегает к столу, хватает мои тексты и уходит из комнаты на свидание.)