Чумные ночи

Пока супруги, запершись в каюте, беседовали и лучше узнавали друг друга, Пакизе-султан ласкала взглядом пшеничного цвета кожу доктора Нури, его покрытое пушком крупное, полное тело, испытывая блаженную истому, о которой раньше даже не подозревала. Просто замечая, как на лбу у мужа выступают капли пота, когда он увлеченно о чем-то рассказывает, или слыша его быстрое дыхание, она чувствовала себя необычайно счастливой (о чем упомянула в письме своей сестре Хатидже). Порой, когда он вылезал из постели, чтобы налить себе воды из графина, Пакизе-султан, сама тому удивляясь, умилялась его пухлым ногам, удивительно маленьким для мужчины ступням и огромным ягодицам.

Большую часть времени супруги проводили в постели, предаваясь любовным ласкам. Когда же они уставали от любви, им чаще всего было достаточно просто лежать рядышком, ни о чем не разговаривая, во влажной и жаркой каюте, и радоваться, что здесь их не одолевают комары. Когда же они разговаривали, то порой, если им случалось затронуть какой-нибудь острый и кажущийся важным вопрос, оба, опасаясь обидеть друг друга, старались поскорее разрядить возникшую напряженность. Иногда они вставали с кровати, тщательно одевались и продолжали беседовать так, но, если всплывала опасная тема, замолкали.

Опасными темами, разумеется, были ненависть Пакизе-султан к Абдул-Хамиду и годы, проведенные ею в заточении за стенами дворца Чыраган. Доктор Нури понимал, что жене хочется излить ему душу, но не торопил события, опасаясь повредить их счастью, и держал свое любопытство в узде. Кроме того, когда жена принималась говорить о чем-то печальном, ему все казалось, что и он должен поведать ей свои самые горькие воспоминания: рассказать о том, что ему приходилось видеть в Хиджазе, и о мучениях несчастных паломников, но он боялся, что столь жестокая правда жизни потрясет и испугает принцессу. А с другой стороны, доктору Нури хотелось поделиться наболевшим с этой умной, весьма уверенной в себе женщиной, хотелось, чтобы жена знала, что творится в вилайетах, один за другим отпадающих от империи, которой правит ее дядя, и о том, что его подданные мрут как мухи от заразных болезней.

Утром на третий день после прибытия в Александрию дамат Нури отправился в город. Сразу за площадью Мухаммеда Али-паши, на той улице, где располагался отель «Зизиния» (у дверей стояли дезинфекторы с пульверизаторами), он вошел в часовую лавку, принадлежащую его знакомцу, греку из Стамбула. Часовщик расспросил его о стамбульских новостях, а затем, как всегда, начал рассказывать любопытному врачу о том, как англичане, воспользовавшись антиевропейским и антиосманским восстанием Ораби-паши, несколько часов кряду обстреливали Александрию с военных кораблей, о том, как страшен был грохот пушек, и о том, что вся площадь превратилась в руины (в том числе и дома, принадлежавшие англичанам и французам) и над ней висело облако молочно-белой пыли; потом вспомнил о вооруженных стычках христиан и мусульман на улицах города и сообщил, как страшно было христианам, живущим в кварталах на окраине, – какое-то время они даже шляпы не рисковали носить. Потом, когда пожары и грабежи закончились, часовщик познакомился с Гордоном-пашой. Когда пашу убивали в Хартуме последователи суданского Махди, при нем были те самые часы фирмы «Тета», которые он, часовщик, лично отремонтировал. В который раз поделившись этой историей, часовщик так подвел итог своему рассказу: «По моему мнению, тут не справиться ни французам, ни османам, ни немцам. Нет, Египтом могут управлять одни только англичане!»

Во время прошлых встреч доктор Нури иногда возражал часовщику, если бывал в чем-то с ним не согласен, например говорил: «Нет, османы не уходили из Египта, они им и не управляли. Англичане забрали его под пустым предлогом». Или же с достоинством указывал, что это христиане первыми начали убивать мусульман, а не наоборот. Однако, женившись месяц назад на племяннице несколько раз упомянутого часовщиком Абдул-Хамида, он запретил себе делать подобные ремарки и вообще высказываться на политические темы.

На этот раз беседа с часовщиком не доставила доктору Нури ни малейшего удовольствия, как, впрочем, и прогулка по Александрии, где были приняты карантинные меры. Впереди его ждала новая, другая жизнь, но, какой именно она будет, он еще не мог понять. Вскоре, подгоняемый каким-то странным нетерпением, он вернулся в порт.

Едва доктор Нури поднялся на борт «Азизийе», стюард сообщил, что через агентство Томаса Кука дамату поступили две зашифрованные телеграммы.

Незадолго до отбытия из Стамбула один из чиновников Министерства двора[64] передал дамату Нури от султана ключ к особому шифру. Это был один из тех ключей, которые Абдул-Хамид давал послам, вождям кочевых племен и своим агентам, как внутри империи, так и за ее пределами, если хотел установить с ними доверительную связь поверх механизмов государственной бюрократии.