Чумные пятна (СИ)

  -- Лемке, какого дьявола ты привёл ко мне зачумлённого? Что, не видел его язв?

  -- Так это, вчера их не было...- вытянулся Лемке, выпячивая свои бледно-голубые буркалы. Вот уж истиный ариец. Высоченный, блондинистый, с силищей медведя. Вот только туп, как пробка. Непроходимо туп. Даже чума у пленного не смутила деревенщину. Припёр к нему в кабинет и не предупредил. Ну что с таким делать прикажете?

   По-немецки русский, конечно же, не понимал. К этому надо было давно привыкнуть. Иваны тупы, как Лемке. Благо, что, за годы войны майор многое повидал и худо-бедно научился владеть их недоязыком. Это ж надо наворотить столько падежей! А глагольные формы... Жуть и тарабарщина! До стройности языка Шиллера и Гёте, как индюку до кардинала.

  -- Эй, Иван, кофе хочешь? - простой вопрос, надо же как-то начинать разговор.

  -- Не откажусь, если хорошо предложат, - пленный криво усмехнулся и повёл плечами, демонстрируя, что руки у него до сих пор связаны за спиной.

   Вот и пойми этих русских. Согласился тот или нет? Непереводимая же игра слов. Ладно, будем считать реплику положительной прелюдией к началу долгого разговора.

  -- Лемке, развяжи его и - кофе нам.

  -- Кофе, так кофе, - пожал плечами денщик и, поправив ремень на выпирающем животе, своими мужицкими ручищами принялся развязывать верёвку на покрытых бубонами конечностях русского. Ни тебе брезгливости, ни страха.

  -- Садись, Иван, отвечай сюда, - поморщившись, Генрих кивнул на грубо сколоченную табуретку, стоящую с тыльной стороны стола.

  -- Меня Григорием зовут, - вдруг произнёс русский, чем заставил фон Шаутенбаха оглянуться.

  -- Да, Иван (они все Иваны), - Генрих уселся напротив и, выставив перед собой локти, вгляделся в пленного, - У меня один вопрос - зачем ты вешать свой флаг? - простой вопрос, ответ на который майору был совсем не нужен. Ведь какая ему разница, зачем было сделано то, что уже сделано? Важно было, чтоб русский начал говорить. А начав...

  -- Потому, что флаг - мой. И я его подарил. Вам подарил.

   Русский говорил спокойно, даже чуть насмешливо. Он не кричал, не пел патриотических песен, восхвалявших его коммунистический строй, не ползал в ногах, умоляя помиловать и сохранить его никчёмную жизнь. Он вёл себя так, словно они с Генрихом давние приятели и собрались тут, чтобы обсудить вкусовые качества рябчика, подстреленного на последней охоте. Он даже взял своей страшной, покрытой язвочками, рукой стакан с горячим кофе и, отхлебнув чуток, подмигнул фон Шаутенбаху, словно их связывают десятилетия отношений или общая семейная тайна.

   Генрих машинально поднял карандаш, валявшийся на зелёном сукне стола, повертел его между тонких пальцев, потом глубокомысленно откинулся на стуле и процедил сквозь узкие губы:

  -- Подарил... А кто научить, посоветовать?

  -- А по зову сердца, майор. Мне ведь терять уже нечего.

   Русскому на самом деле терять было нечего. Если его не убьёт фон Шаутенбах или тот же Лемке, то чума сделает своё дело не сегодня - завтра. А Иван, значит, решил умереть героем, вывесив свою драную красную тряпку на фасаде Рижского вокзала.

  -- Ты умереть, но быстро или нет, зависеть от тебя. Я не уметь лечить, вас ист, чума, но я уметь продлять. Увести!

   Он на самом деле знал, как держать чумного на грани. Держать около месяца. Он сам прошёл через это. Он был одним из немногих, может быть единственным, кому удалось выжить. Вот только русскому выжить Генрих ни за что не позволит. Или позволит? Дверь хлопнула, а Генрих уставился пустыми глазами на стакан со стынущим кофе.

   Лемке