– Соленой? А мне куда? Жарить?
– Пустите на винегг'ет. Как это? Г'усский чизбургер. Надинн, у вас когда рыбное меню в кафе, я это аж через два квартала чую.
– Пану Заможскому всё подвластно: он торгует и ломом цветного металла, и фейерверками, и зубными щетками, и автопокрышками, и тентами.
– Надинн, у меня к вам предложение!
– Не руки и сердца?
– Нец, чито вы. Почему бы вам не открыть минипекарню? Я поговорил с несколькими студентами, и они согласны вам помочь.
– Кхм, это вероятно означает, что Юра уже её привез, а Шура уже во всю её монтирует?..
– Юрась, водочки? А что милой даме?
– Сок из шпината и моркови.
Эдвардо поворачивается к официанту:
– Зайчонок, милый, ты слышал? Выдави немножко овощного сока и улыбку поискреннее – получишь на чай! – оборачивается к Наде, протягивает стаканчик, – Надюша, а ты по-прежнему, серьезно, никого не ешь? Даже теперь? А это не опасно? Есть же незаменимые аминокислоты, липиды, хотя, кто их знает, я в этом слабо разбираюсь.
Минут десять и стопок пять спустя:
– Надя! Я буду писать с вас Мадонну!
– А если родится девочка?
Эдвардо осушил еще рюмашку: Девочка? Вот и прекрасно! Девочка – это всегда надежда, простите за каламбур. О, я вас оставлю! Я вас бросаю, я увидел фактурного дядю и не могу его упустить!
И он унесся вслед высокого лысоватого мужчины с профилем Мефистофеля и солидным пивным брюшком. Мужчина был явно одинок. Шансы Эда возрастали.
Снова прозвенел один звонок, другой. Они всё ждали в опустевшем буфете. Наконец, Фомичёв откуда-то явился и вновь повел лабиринтами служебных коридоров. Надя, озираясь со смесью любопытства, восторга и ужаса:
– Мы, что, полезем к осветителям?!
– Да. Вот по этой лестнице. Осторожно, ради бога.
– О, Юг'а, манифик, шарман! Я чувствую себя как будто на "Русских Сезонах"! Дягилев не видел своих спектаклей: он работал со светом, был рабочим сцены, а не сидел в ложе в зале. И покуда весь этот коллектив Художников и Актеров работал над производством спектаклей, они как-то уживались, но когда к ним пришли успех, деньги, слава, то они разлетелись…
– Саша, подзаткнись и действуй. Ты всех задерживаешь. Лезь уже давай-на, наверх-на!
– Я… Обескуражен. Актеры вдохновенно несут отсебятину. Постановка шикарная, блестящая, чудесная. Декораторам и всему цеху театральной мастерской – виват! Мило, трэ жоли! дерзания юношества следует поддержать.
– Пшш, пшш, замолчите оба, с'иль ву пле, алёр. Или нас выдворят и отсюда.
***
Эд вытаскивал всё новые и новые полотна, снимал покровы с гипсовых и глиняных статуэток и болтал без умолку:
– Мы с вами, друзья, переживаем ужасное время падения вкусов. Та самая терпимость привела к тому, что теперь любая пачкотня признается творчеством. Наивное и обывательское искусство выходит в тираж. Что мы видим в современных тенденциях дизайна? Разрушение форм. Как жонглер или фокусник, художник в наше время должен уметь выходить за пределы обыденности, но не терять функциональность вещи. Так появляются предметы интерьера, словно побывавшие в эпицентре ядерного взрыва, перевернутые вверх тормашками, размягчившиеся и даже отделенные, отторгнутые от своих прежних мест и значений. Что вы думаете, богатый инструментарий дает тебе крылья? Нет, он лишь делает досаду острее.
Надя разглядывала какую-то недоделанную скульптуру и улыбалась. У фигуры были готовы торс и голова, вместо рук торчали пучки медной проволоки. Рядом была пришпилена булавкой фотография модели.
– Мне вот эта ваша кареглазенькая очень нравится.
Эд не обратил на неё никакого внимания, продолжал:
– Человек, из заданных блоков в программе собравший любую х..ню, может её тут же напечатать. И это будет три-дэ-форм-концепт, и это будут покупать и станут этим восторгаться. То, что люди торгуют идеями, не новость. Но когда они замест таланта продают гэрбейдж…
Эдвардо регулярно приправлял речь англицизмами и вполголоса матерился, прокладывая маршрут по пыльным закоулкам своей мастерской. На стеллажах лежали свернутые в рулоны холсты, кальки, миллиметровая бумага. Какое-то стрёмного вида чучело с усами.