Чур, мой дым!

— Конечно, на все, — согласился Генка, потряхивая выигрышем в сомкнутых ладонях.

— Хватит, Генка, — сказал я, — проиграешься.

— Отстань, — отмахнулся он.

— С выигрышем не смываются, — поучительно заметил мальчишка с облупленным носом.

Чернявый держался так спокойно, будто и не проигрывал, он только время от времени потряхивал свой карман с монетами, они глухо позвякивали, их было еще очень много.

«А вдруг Генка обыграет его? — подумал я, все больше загораясь азартом. — Тогда мы сможем купить билет на поезд».

— Люблю рискованную игру, — сказал чернявый. — Ты уж теперь мечи на двойную ставку. Или выиграешь, или будешь мне должен.

Генка недолго колебался.

Монета взлетела в третий раз, весело описала свою замысловатую дугу.

— Высыпай, — с усмешкой бросил чернявый, — орлянкой легла.

— Рискованно играешь, — твердо, как бы поставив точку, заключил Зека и протянул свои ладони к Генке. Тот высыпал в пригоршню монеты, огляделся. Мальчишки хитро улыбались. Мол, знай наших.

— А должок когда вернешь? — спросил чернявый.

— Не знаю: может, сегодня, а может, завтра, — удрученно выговорил мой друг.

— Я долго ждать не люблю, ты уж побыстрее соображай. А не вернешь — морду начистим.

— Верну, — сказал Генка дрогнувшим голосом.

Мне стало жалко его. «И зачем он только влип в эту историю? Чем бы помочь?» Я посмотрел на свои ботинки, они были еще крепкие, хоть и грязные.

— Бареточки ничего, — сейчас же оценил Зека.

— Годятся, — согласился с ним чернявый.

Генка затравленно и виновато глянул на меня.

— Нет, — сказал он поспешно, — ботинки не в счет. Мы вам деньги вернем.

— Где же ты их найдешь? — ехидно и нагло спросил парнишка в длинном пиджаке с чинариком во рту.

— Не беспокойся, мы люди опытные, мой друг щипать умеет.

— Да ну? — будто выстрелил своим вопросом чернявый.

Я обомлел. Мне никогда не приходилось забираться в чужой карман. Я обычно соглашался с Генкиной придумкой лишь для того, чтобы пофасонить и отвертеться.

— А ты Тарксина знаешь? — спросил чернявый.

— Немного знаю, — соврал я на всякий случай, совершенно не представляя, кто такой Тарксин.

— А ты Черноборода, Пентюха, Рогатину знаешь? — застрочил вдруг Генка, стараясь меня спасти.

— Кончай базарить, не тебя колю, — огрызнулся чернявый.

К нам вдруг подбежал запыхавшийся мальчишка.

— Моряк, — выдохнул он чернявому, — там крупу дают. Очередь с полкилометра будет.

Моряк сразу посерьезнел, стал деловым, озабоченным, хозяином всех.

— Гопа, — сказал он, — наклевывается работа. Все провернем, как в прошлый раз. Соберите деньги у всех, кому не терпится без очереди получить крупу, и ходу. Встретимся здесь. Поймают, проглоти язык, а то убью. Вы меня знаете.

Коренастый Моряк, еще совсем мальчишка лет шестнадцати, говорил так уверенно, что никто не возразил ему. Было видно, что ребята давно привыкли подчиняться своему главарю.

— А если хорошо сработаете, подадимся в столовку, — милостиво ободрил своих подчиненных чернявый.

— А ты, — сказал он мне, — покажешь работу. Там народу много, самое место щипать.

Я испугался. Надо как можно скорее признаться, что ничего не умею, что Генка наврал, но друг посмотрел на меня строго, даже угрожающе, а все мальчишки уставились на меня с затаенным любопытством и, как мне показалось, недоброжелательно. Скажи я правду, еще неизвестно, что будет. За такое вранье могут избить.

— Пошли, — скомандовал Моряк.

Я поплелся вместе со всеми. Убежать не мог: ребята шли со всех сторон.

— Не дрейфь, главное, не шелести материалом и приподнимись повыше, когда полезешь, посоветовал Генка.

«Что это он? Ведь знает про наше вранье!»

— Генка, я не могу.

— Молчи, не наводи понт. Уже не выкрутиться.

Мы вошли сначала в какой-то темный двор. Там висело белье на веревках, лежали поленницы березовых дров, терпко пахло кислятиной, прелым деревом.

Сложные чувства боролись во мне. Чувство страха было самым сильным. Вот так же я страшился первого крутого спуска на лыжах, зная, что внизу меня ждет трамплин. Так же я боялся броситься под зубчатое колесо сенокосилки там, на склоне горы возле детдома. Всякий раз нужно было преодолеть в себе оцепенение, заглушить непонятно откуда возникающий холод в груди. За спиной и по бокам всегда стояли мальчишки, их взгляды стыдили, подхлестывали, придавали сил.

Теперь вокруг меня тоже были мальчишки. Но если раньше мне нужно было преодолеть свою трусость ради победы, то теперь я шел воровать.

Я остановился. Ноги не держали.

— Нет, — сказал я почти шепотом, — не пойду.

— Что ты сказал? — угрожающе склонился надо мной Моряк. — Ты смотри у меня, щипач! В случае чего шлифты выколю! — И он выставил перед моими глазами два пальца, как вилы.

Я заморгал, отступил.

— Шагай, шагай, — прикрикнул Моряк.

И я зашагал. Неизбежность того, что должно было случиться, заставляла меня ступать тверже, думать яснее. «Ну и что, — утешал я себя. — Это совсем не сложно, надо только сделать невинное лицо, привстать на цыпочки и сопеть, чтобы не слышно было шороха. Надо выбрать дядьку неприятного с виду, у такого легче воровать, — может быть, он такой же гад, как и тот, в ватнике, который забрал у меня все вещи».