Чур, мой дым!

— Это все из-за вас, — пропыхтел Клешня, нехотя приподнимая с земли свое длинное тело.

— Из-за меня? — удивилась Анна Андреевна. — При чем тут я?

— Хотел вам подарить, а этот гад остановил, — сказал Клешня, с ненавистью поглядев на Юрку.

— Что подарить?

— Рыбу, — Клешня протянул воспитательнице связку пыльных, полураздавленных голавлей. — Это вам.

— Спасибо, — сказала Анна Андреевна, уже смягчившись. — Только зачем вы устроили такую возню? Твой улов стал вроде той вон дохлой рыбешки, — она кивнула на уже высохшего, окровавленного голавля, которого Дульщик все еще сжимал в руке.

— Это не его рыба, он тут ее ловил, около бани, — сказал Юрка Абдулин.

— Ну-ка повтори! — рассвирепел Клешня.

— Глухой, что ли, мала-мала? — небрежно бросил Юрка.

— Перестаньте вы ссориться, — оборвала их учительница. — Ничего не могу понять: Юра, чья это рыба?

— Я что, я все сказал, — уклонился он от ответа.

— Клещенко, правда, что рыба не твоя?

Клешня молчал и насупленно поводил глазами из-под челочки.

— Хорошо же ты меня уважаешь, если хотел ворованным угостить.

— Я вас уважаю, — сдавленно сказал Клешня и покраснел.

Анна Андреевна опять взглянула на голавля в руке Дульщика, посмотрел на него и Клешня, и все обратили внимание на неприглядную рыбешку с разодранными жабрами. Но посмотрели не со смехом, как раньше, а с догадкой. Глаза ребят перебегали с рыбины на куканы, которые все еще держал длинный нескладный Клешня.

— Верни ему рыбу, — сурово сказала Анна Андреевна. — Верни сейчас же. Ведь это подло и трусливо…

Клешня шагнул к Дульщику, но остановился, оглядел Юрку, меня, всех, поднял куканы в воздух и стал их раскручивать, а когда раскрутил посильнее всю связку, швырнул ее подальше под гору. Чешуя красноперых голавлей и нежно-серебристых плотвичек заблестела на солнце.

Дульщик рванулся вдогонку, но внезапно остановился на полдороге, посмотрел в нашу сторону, подумал, потоптался и со всей силы бросил своего головля с разорванными жабрами туда же под гору, к разметавшимся куканам.

Смерть Дульщика

Юрка Абдулин старательно вырезал узоры на ореховой палочке. Его раскосые глаза были спокойны и пристальны. Когда к нему подходил кто-нибудь, Юрка охотно показывал, что он делает, не отгонял от себя даже назойливых малышей. Он был так увлечен своим делом, что даже не помчался вместе со всеми к телеге, на которой привезли кинопередвижку.

Кинопередвижка приезжала к нам раз в месяц. Кинофильмы демонстрировались в самом просторном помещении детдома — в столовой. На стене развешивались две простыни, окна закрывали одеялами, дядя Матвей крутил динамку, и вскоре ее монотонное жужжание заглушалось громкой музыкой, криками «ура!», разрывами снарядов, лязгом танков на морщинистом экране. Фильмы были, в основном, про войну. И на этот раз привезли картину о моряках-черноморцах.

Возле столовой уже была толкотня, давка, все ждали, когда кончится обед, чтобы пораньше занять выгодные места. А Юрка не спешил, он все похаживал и вырезал коротким самодельным ножичком с красивой плетеной ручкой неглубокие канавки на орешнике. Клешня тоже не лез в толкотню, тоже похаживал своим утиным шагом, что-то высматривал под ногами, и казалось, он совсем забыл, как недавно Юрка стаскивал его с горы вместе с рыбой. Но я понимал, что Клешня не такой, чтобы забыть свое поражение, — он лишь выжидает удобный случай. Я ходил за Юркой по пятам и все пытался в какой-нибудь необидной форме предложить ему свою помощь, если начнется драка. Юрка сам меня подозвал:

— Ты что, как шайтан, следишь? Скажи, что надо?

— Я, Юрка, просто так, постоять с тобой хочу.

— А чего стоять? Давай ходить. Поговорим мала-мала.

— Пойдем в ковыль за бахчи, — предложил я. — Картина еще не скоро начнется.

— Айда, — охотно согласился Юрка. И мы пошли мимо домика дяди Матвея, мимо черной покосившейся баньки, пошли по косогору в то место, где даже в безветрие перекатывался из волны в волну высокий шелковистый ковыль. В ковыле всегда хорошо. Здесь можно лечь и побыть наедине. Когда лежишь и смотришь в небо, слышится звонкий шелест, стрекот кузнечиков, высокая песня жаворонка. Мне всегда здесь было хорошо. Я приходил сюда вглядываться, вслушиваться и завороженно шептать: «Чур, мое солнце… Чур, мой ковыль… Чур, мое небо…» Мечты вместе с облаками плыли в самую лучшую сторону — в прошлое.

— Знаешь, Юрка, ты его все равно победишь, — решительно сказал я.

— Шкурник он, — зло бросил Юрка.

— А ты боишься? — осторожно спросил я.

Юрка остановился, воткнул палку в землю, присел рядом с ней. Я тоже повалился в ковыль.

— Меня знаешь как отец однажды отстегал? Кнутом, — гортанно сказал Юрка. — Кожу разрезал, а мать даже не услышала, хоть рядом в сарае была. Когда надо, я умею терпеть, — твердо закончил он, резко выдернул и заново воткнул палку в землю. — А Клешня — собака. И бить его стану, как собаку!