Чур, мой дым!

В лесопарке она просыпалась раньше всех. Надевала короткие валенки с галошами — она их носила и зимой и летом, — повязывала голову платком, шла по делам. Поливала на огороде помидоры, приносила из лесу опят для жаренки, готовила завтрак и снова шла в огород. Допоздна шаркали по земле ее валенки. Губы низенькой, сухонькой старушки были плотно сжаты, а глубокие озабоченные глаза озарялись приветливым светом, когда кто-нибудь говорил ей: «Здравствуйте, Матрена Алексеевна».

Вечером она иногда пела молитвы протяжным плачущим голосом. Потом крестила мою подушку, чтобы не снились дурные сны. Каждое утро, уходя в школу, я с робостью и смущением сжигал записочку, в которой просил святого братца Иоанна помочь мне получить пятерку по русскому языку и арифметике. Об этом братце я знал, что он живет в Вырице, что он святой, что тетушка была у него один раз на обеде, где наелась досыта одной картофелиной и маленьким кусочком хлеба. И еще я знал, что Иоанн кормит коров еловыми ветками — и они дают молоко ведрами.

Бога я очень боялся. Просил райской загробной жизни для матери и всякого благополучия нашему дому. Мне было страшно думать о боге, особенно в темноте; ведь если он все может, значит, он ужасно сильный, а стоит ему ошибиться, и он нечаянно может сделать мне что-нибудь плохое.

Тетушка возила меня на Троицкое поле в церковь «Кулич и пасха». Мне было там стыдно, особенно когда все крестились, вставая на колени. У всех были несчастные, просящие лица. Мне от этого становилось противно, потому что я не чувствовал никакого несчастья. Но я тоже просил бога. И чем дольше стоял в церкви, тем сильнее мне хотелось быть несчастным, чтобы все видели, какой я маленький и какое у меня большое горе.

Мне всегда почему-то казалось, что тетушка верит в бога не так, как другие старушки. В ее глазах я никогда не видел благоговейной слепоты и даже подозревал, что она молится по привычке или на всякий случай: а вдруг действительно есть что-то там… после смерти.

Весной она почти все дни проводила на огороде. Поливала лук, ухаживала за помидорами, учила меня высаживать рассаду капусты.

— Земля — это не грязь, — говорила она, ласково растирая в ладонях навоз и комки глинистой почвы. — Ткни в грядку пальцем, опусти в лунку корешок, привали осторожно, живой ведь он.

Когда я окучивал картошку, тетушка приходила ко мне с мешком и приносила молока в бутылке, хлеба, вареной картошки с укропом. Я с жадностью и удовольствием ел, а она смотрела на меня нежно, чуть улыбаясь, благодарно дотрагивалась до моих загорелых рук. Что-то гордое и уважительное было для меня в этом прикосновении: из тринадцатилетнего подростка я вдруг становился взрослым мужчиной.

Я любил с тетушкой собирать грибы. Лес был недалеко. Она ходила мелкими шажками вокруг давно знакомых ей пеньков, внимательно их разглядывала, тоненько что-то напевая, раздвигала траву возле пня и присаживалась на корточки.

— Ты опята разыскивай, они самые безгрешные, не червивые.

Она не жадничала в лесу, не поддавалась азарту грибников, протяжно и как-то песенно аукала, разглядывала каждый найденный мною гриб, как подарок.

Когда тетя и дядя уезжали в город, я готовил им что-нибудь вкусное. У меня неплохо получались супы. Во время обеда я разливал суп в тарелки, подавал на стол и напряженно ждал, когда тетя и дядя возьмут в рот по первой ложке.

Минута молчания. Мы смотрим друг на друга. Вот на их лицах медленно проясняется удивленная улыбка, а я весь обмираю от удовольствия. И долго не могу есть от волнения и все подаю на стол то жареную картошку, то нож, то нарезанный хлеб.

Когда же кончится детство?

Наша старая корова давала молока всего около пяти литров в день. Молоко мы продавали. Куры неслись плохо, их нечем было кормить: мы не могли им покупать ни отрубей, ни крупы. Тетя не получала никакой пенсии. Маленькая зарплата дяди Никиты расходилась незаметно на самое необходимое.

Свежий суп ели мы редко: к только что сваренному добавлялись остатки вчерашнего, уже чуть прокисшего супа, в котором, в свою очередь, собиралось много остатков каких-то прежних супов.

— Зачем добру пропадать, — говорила тетушка.

Мы ходили в старье, покупали самые дешевые конфеты к чаю, все, что вырастало в огороде, отвозили на базар, себе оставляли только недоспелое или с гнильцой — все копили деньги на молодую корову.

— Вот купим коровушку, она все вернет, — убежденно говорила тетя.

Казалось, что и вкусный суп, и новая обувь, и школьные учебники, и мое будущее, и спокойная старость тети и дяди зависят только от того, появится или не появится в нашем дощатом сарае молодая корова. Я ждал, верил и трудился как можно старательнее, а работы по хозяйству находилось немало.

Зимой очень хочется поспать, особенно во время каникул. В морозное утро, когда выстужена за ночь комната, не хочется расставаться со сладким теплом постели. Но тетя уже стоит возле меня и негромко повторяет:

— Ну проснись же, корову надо поить. Проснись…