Чуть позже зажглись фонари

– Сначала никому. Стоял пустой. Семья Лукина отказалась его брать, даже приехать на похороны отказалась. И знаешь, что родственники сказали, когда узнали про его гибель? «Собаке – собачья смерть».

– Жуть.

– Видимо, он сильно супруге насолил!

– Потому дом кажется таким мрачным…

– Да глупости! Мы дом восстановим, душа Лукина возрадуется и успокоится. Обретет покой. Может, свечку в церкви поставить за упокой? А то, дед сказал, сюда сельский молодняк повадился ходить по ночам: музыку врубают и дискотеку устраивают, даже стены исписали, гады! Мешают душе Лукина спокойно созерцать.

– Не боятся призрака!

– Они ничего не боятся. Оторвы. – Димон снова глянул на облака. – Холодает. Наверное, завтра выпадет первый снег. – Он поежился. – А потом дом забрал сельсовет и сделали здесь клуб на три деревни… В начале девяностых, соответственно, все развалилось, и с тех пор дом стоит пустой… Мы его выкупим, он, я уже узнал, зарегистрирован как здание бывшего клуба, отреставрируем – будет наш.

* * *

К следующему лету дом восстановили, правда, остались кое-какие недоработки, но воду провели, туалет, ванную комнату отделали, кухню поставили, так что жить стало уже можно. И я в деревню приехала. Мы сразу, еще проектируя ремонт, решили: первый этаж его, второй – мой. Чтобы не толкаться локтями.

Аришке отвели детскую тоже на втором этаже.

Про полученный год назад знак о смерти через восемь лет Димон, как мне казалось, забыл, увлеченный постройками и ремонтом.

Внизу он убрал все стены и сделал себе одну огромную комнату с камином; наверху, наоборот, комнат было несколько. Под зеленой крышей оставили просторный чердак, который Димон со временем тоже планировал сделать жилым, а в полуподвальном этаже, рядом с ванной комнатой, оставалась большая пустая комната с земляным полом: Димон объяснил, что там будет глухое помещение, может, для хранения овощей, а может, еще для чего…

Когда я видела эту пустую комнату с цементными стенами, но пока еще с черным земляным полом, мне почему-то становилось не по себе…

Старый яблоневый сад с черными стволами, вид на Оку, открывавшийся, едва выйдешь за ворота, а на том берегу темная линия далекого леса… Днем в деревне было так спокойно, в доме уютно и светло, но едва переваливало за полночь… Все твоя мнительность, ворчал Димон, допивая бокал красного вина, я вот сплю на первом этаже как убитый и ничего не слышу.

Но он, как часто это с ним случалось, лгал. И он слышал.

Но первой это услышала не я, а моя приятельница Юлька, когда ночевала у нас. Она вообще сказала, что дом какой-то страшный. Хочется скорее его покинуть.

– Все бабы – дуры, – злился Димон. – Юлька слышала, теперь и ты!

– Может быть. Хотя… Юлька ведь сначала думала, это внизу ходишь ночью ты. Не хотела тебе говорить. Но, преодолев страх, она спустилась по лестнице и увидела: ты спишь, а шаги стали удаляться и пропали в той комнате, в которой вместо пола земля…

– Юлька, как бывшая балерина, мозгов не имеет, за что я балерин и люблю, у нее весь ум в ноги ушел, а ты просто сильно внушаемая!

– А где… – и тут я ощутила легкий озноб, – Лукин похоронен?

– Не знаю. Наверное, здесь, на деревенском кладбище.

Димон глянул в окно; мы стояли на втором этаже, пахло свежим деревом: нам только что привезли и установили лестницу. Из небольшого окна открывался вид на яблоневый сад и на две березы, растущие недалеко от крыльца. На одной березе сидела черная ворона.

– А тебя я похороню здесь, возле березок, – внезапно проговорил Димон и делано засмеялся.

Сказанное удивило даже его самого, это было видно по тревожной бледности, которая проступила через коричневый загар. Он был слегка нетрезв.

Я вздрогнула и отвернулась. Что у трезвого на уме…

В народную мудрость я верила всегда. Но в данном случае, может быть, и не обратила бы внимания на эти слова, если бы не Джон Фаулз. Все последние месяцы, предшествовавшие мечтательной реплике, роман «Коллекционер» оставался любимой книгой Димона, упорно оборудовавшего в доме зацементированный со всех сторон глубокий подвал.

По-моему, я уже рассказывала вам, что на самом деле Фредериком был его отец? Правда, роман его с Ирэной-Мирандой протекал иначе, в сказочно счастливом ключе. Но Димон тоже ощущал в себе нечто клегговское, некое культурологическое косноязычие, а главное, он ведь слился с образом отца, и потому я обязана была стать Ирэной, которую его отцу удалось стереть, но не удалось пережить…

– Отец мне иногда говорил, что скоро похоронит мать. Она же болела; батя тогда шутил грустно, что вот помрет жена – женится он на медсестре. Готовил меня, в общем, чтобы не сильно я убивался, если мать потеряю, а помер вперед сам, так-то… Медсестричка, кстати, которая ей уколы делала, была ничего из себя. Пухленькая такая, молодая, все глазки бате строила, даже говорила ему, что любит его книжки. Меня вот ни одна скотина как писателя не знает, а его даже вагоновожатые читали.