Чуть позже зажглись фонари

Димону самолюбие никогда бы не позволило увидеть в своей жене «мудрую советчицу», то есть как бы посчитать себя глупее. А вот признать колдуньей, унаследовавшей свой дар от бабушки, было вполне приемлемо: самолюбие не страдает, можно даже назвать дурой, которая сама по себе ничего не может, полностью зависит от мужа, просто ей помогает оттуда ее бабушка…

– Ты бы меня ввел в штат предприятия как психолога, поддерживающего бизнес, – однажды попросила я (к тому времени я успела заочно получить второе высшее образование).

– Ты что, сдурела?! – заорал он. – Чтобы меня народ, который у меня работает, за придурка стал держать? Обойдешься!

– А стаж?

– На фиг он тебе, я вас с Аришкой обеспечу лучше, чем наше правительство! Ты только мне продолжай помогать. Свои обиды на меня контролируй: ты когда обижаешься, на предприятии сразу полный завал!

* * *

Вот так и получилось, что я вынужденно сыграла тайную роль феи, расколдовавшей робкого клоуна и превратившей его в короля пусть небольшого, по нынешним меркам, но своего королевства. Его проекция на меня образа (и силы!) внучки колдуньи росла, все расширяясь и расцветая, зародившись еще в ту пору, когда мы просто катались с ним на машине (совершенно архаично, то есть без всяких интимных посягательств с его стороны) и он, довезя меня до дома, заходил в нашу темную ужасную квартиренку попить чая и поговорить с моей бабушкой, даже фамилия которой – Красовская – вызывала у него почтение, казалась дворянской. Хотя Красовских на свете полно – и далеко не все они из шляхты.

Кроме бабушки и реноме у меня имелось еще кое-что привлекательное для Димона: старинный альбом подпадал под графу «родословная». Фотографии беловоротничковых мужчин и очаровательных девочек в белых платьях произвели впечатление на потомка бийских казаков и томского купца. Такой альбом хотелось сделать своим. Но бабушка привлекала его и настоящей культурой – с ней интересно было говорить: в юности она читала и Мечникова, и Фореля «Половой вопрос», потом Фрейда, ближе к старости стала интересоваться даже йогой, восхищалась Вивеканандой, а уж литературу русскую знала вообще прекрасно. Димон просил ее читать его рассказы. Она читала. Как-то посоветовала ему как можно скорее попытаться опубликовать повесть о дедовщине в армии.

– Тогда ты будешь первым, – сказала она, – не опоздай.

Он опоздал. Через год новый властитель тронул прогнившие стропила, и декорации рухнули. О дедовщине в армии стали писать все кому не лень. Парадокс России в том, что дедовщина в армии все равно сохранилась…

* * *

Все, что говорила Антонина Плутарховна, сбылось, как-то заметил Димон.

Аришка первый день проводила не дома, а в школе. И мы – снова вдвоем – ехали по шоссе, уводящему в область. У Димона уже была новая БМВ. Традиция бесцельных катаний у нас сохранилась. Теперь мы почти всегда брали с собой дочку. Но если в пору ранней молодости вдоль дороги больше мелькали обычные дома, чаще серые, лишь порой синие или даже зеленые, то сейчас мы ехали вдоль натыканных вплотную краснокирпичных коттеджей, «замков» с башенками, роскошных особняков, среди которых старые деревянные дома выглядели как старики с копеечными пенсиями, выброшенные новой властью…

– И когда отец умрет, предупредила. Все знала. Между прочим, она однажды попросила о тебе: теперь всю свою жизнь, Дима, будь с ней рядом, не оставляй ее, помогай, пусть за это Бог пошлет тебе самому жизнь очень долгую. Так и сказала. То есть и тебе как бы, получается, того же она пожелала. А про тебя еще прибавила: она не способна приспосабливаться к реальности, одна – пропадет. Вот обидишь тебя – старуха твоя с того света достанет. – Он вздохнул. – А бросишь – так и сам отправишься прямо к ней. Во я попал.

* * *

Но тогда, в пору самого начала наших отношений, Димон внезапно уехал на полгода, оставив меня в растерянности; он не звонил: у нас не было с ним романа в привычном понимании, мы как бы просто приятельствовали, но его звонка я все-таки ждала.

Позвонил он внезапно утром, часов в девять. В пять утра умерла моя бабушка.

– Я это почувствовал, – сказал он. – Антонина Плутарховна подала мне весть, что умирает. Теперь, выходит, у тебя никого нет. Кроме меня.

Внезапно, через полгода после смерти бабушки, скончалась моя мачеха, и у меня снова появился отец; его жена, выпускница экономического факультета МГУ, до этого очень долго болела. Овдовев, отец стал срочно сближаться с теми, кого потерял в пути; самой главной его потерей оказалась я, то есть его дочь.

– Во как Антонина Плутарховна старается оттуда. Батяню тебе подогнала, – сказал Димон, когда мы вышли из дома отца (я их познакомила). – Интересный он человек. Порода!