В газетном киоске она купила «Телеграф», пачку «Холлс-Ментолипт» от горла (чтобы связки работали) и батончик «Кэдбери фрут-энд-нат» себе в утешение. Выходные — это значит не кормят. Тилли любила еду на площадке — обильные жареные завтраки, настоящие пудинги с заварным кремом. Сама она стряпала ужасно, дома жила на тостах с сыром.
Мелочи не нашлось, и она протянула девушке за стойкой двадцатку, однако девушка дала сдачу с десяти.
— Простите, — промямлила Тилли — ругаться невыносимо, — но я вам дала двадцать.
Девушка глянула равнодушно и ответила:
— Вы дали десять.
— Нет-нет, извините, я дала двадцать, — сказала Тилли.
Все нутро от этого спора скрутило в узел. Сколько лет прошло — спасибо отцу. Уж
— Я дала двадцать, — мягко повторила она. Накатывала обида. Успокойся, сказала она себе, успокойся.
Девушка за стойкой извлекла из кассы десятку, предъявила, словно других доказательств не требуется. Но это же может быть любая десятка! Сердце неприятно громыхало у Тилли в груди.
— Я давала вам двадцать, — снова сказала Тилли.
Сама услышала, что уверенности в голосе поубавилось.
Она сняла деньги в банкомате, он ей выдал двадцатки. В кошельке ничего больше не было, она ведь поэтому и дала девушке двадцать фунтов. За спиной уже заворчала очередь, кто-то рявкнул: «Давай шевелись!» Казалось бы, столько лет играет, могла бы научиться входить в роль, — в конце концов, в чужой шкуре ей удобнее всего. Властный, внушительный персонаж, леди Брэкнелл, леди Макбет, сообразила бы, как поступить с девушкой за стойкой, но, поискав, Тилли внутри обнаружила только себя.
Девушка смотрела сквозь нее, будто Тилли никто, пустое место. Невидимка.
— Вы просто воровка, — внезапно произнес голос Тилли. Слишком пронзительно. — Обычная воровка.
— Отвали, корова старая, — ответила девушка, — а то охрану позову.
Чтобы выехать с многоэтажной парковки, понадобятся деньги. Куда же это она подевала кошелек? Тилли порылась в сумке. Нету кошелька. Еще раз проверила. Все равно нету. Полно разной ерунды, которой в сумке совсем не место. В последнее время Тилли замечала, что там стали возникать всякие вещи — брелоки, карандашные точилки, ножи и вилки, подставки под бокалы. Откуда взялись — непонятно. Вчера нашла чашку
У матери над очагом висели каминные приборы и хлебная вилка с длинной ручкой. Она вечно эти приборы натирала. Терла что ни попадя. Отец любил, чтоб было чисто, — они бы с Саскией поладили. На ручке у вилки были три мудрые обезьяны.
Тилли вывалила содержимое сумки на сиденье. Загадочная столовая ложка и чипсы с луком и сыром. Она их не покупала, она не любит чипсы, как они тут оказались? Кошелька нет. Сердце стиснул страх. Куда делся кошелек? В газетном киоске еще был. Может, эта ужасная девица забрала — но как? И что теперь делать? На этой парковке она как в капкане. В капкане! Позвонить кому-нибудь? Кому? Без толку звонить лондонским знакомым, чем они тут помогут? Эта милая девочка, помощница продюсера, она еще записала Тилли к оптику, — как же ее звали? Тилли поразмыслила — ноль. Индийское имя — сложнее вспомнить. Она повторила алфавит — А-Б-Г-В-Д, нередко помогало завести память. Еще раз повторила алфавит — опять ноль.
Может, она чересчур возбудимая. Так о ней в детстве говорили. Семейный врач прописал препарат железа — густую зеленую слизь, от которой Тилли тошнило, хотя, конечно, не сравнится с касторовым маслом или инжирным сиропом, гос-споди, чего только не запихивали в несчастных малолетних страдальцев. Возбудимая — не то слово. Артистический темперамент — так Тилли больше нравилось. Можно подумать, это лечится препаратом железа.