Чуть свет, с собакою вдвоем

Майкл Брейтуэйт пробудил свою мать от вечного сна. И теперь она воскресает, налетает пыльной бурей, алчет справедливости, алчет отмщения. Трагедия о мести.

* * *

Джексон с собакой — пара фланеров — шагали по пирсу. Солнышко пекло Джексону череп. Он бывал в Уитби мальчишкой. Неизвестно, откуда взялись деньги на отпуск, им не хватало денег на приличную одежду и еду, не говоря уж о мороженом или театре, а про отпуск лучше и вовсе не заикаться. Джексону было лет пять-шесть — вдвое младше сестры и еще достаточно мал, еще ее любимчик. Фрэнсис уже был угрюмым подростком, вечерами ошивался в залах игровых автоматов. От их увольнительной не осталось фотоулик, потому что ни у кого из них отродясь не водилось фотоаппарата. Богачи постоянно заказывали свои портреты, а бедняки скользили сквозь историю незримо.

Невозможно объяснить это примитивное прошлое дочери, не говоря уж о сыне, родившемся в научно-фантастическом будущем, где всякое мгновение жизни записывается на цифру, обычно мистером метросексуалом Джонатаном Карром. (Едва заходила речь о Джонатане, Джулия юлила необычайно — даже для нее перебор. Это что значит, между ними все кончено?)

О давнишнем семейном отпуске в Уитби воспоминаний сохранилось с гулькин нос — все больше импрессионистские всплески звуков и запахов. Они жили в гостевом доме, где гонг сзывал их к ужину и подавалась еда, потрясающе непохожая на домашний картофельно-хлебный рацион; по сей день самое яркое воспоминание — тушеная курица и лимонный пудинг, которые мать понюхала и сказала: «Шикарно, ничего не скажешь», словно эта пища была ей упреком, а не поводом насладиться.

Вечерами детям давали молоко и марантовые печенья — неслыханная роскошь дома, где единственным вестником отбоя была фланелька, которой мать яростно терла Джексону лицо.

Он вдруг вспомнил то, что лилипутские сотрудники его мозга на многие годы запихнули в дальний угол и забыли. Мать купила ему набор бумажных флагов для песочных замков — и сейчас перед глазами возник красный лев на желтом фоне. Отец в дешевом костюме сидит на пляже, брючины подвернуты, под ними бледные, волосатые шотландские икры. Дурное детство, как ни посмотри. И место ему в музее.

Но не в интересном музее, не в таком, как музей Королевского государственного спасательского института на променаде, где от сказаний о героизме и катастрофах у Джексона к горлу подкатил неприятный комок. «Мы должны выйти, но не должны возвращаться» — лозунг американской береговой охраны, клич всех спасателей. Жертвенность, как и стоицизм, — немодное слово. Джексон запихал двадцатку в ящик у двери, миниатюрную спасательскую шлюпку.

Он двигался дальше, мимо лавок, где торговали ракушками, лавок с вампирской параферналией (никуда не деться от вампиров), с гагатом, с ароматическими свечами — он давился от одного запаха, — с бесконечными дешевыми и устрашающими сувенирами. Пересек подвесной мост, вошел в Старый город, посетил Мемориальный музей капитана Кука — отдал дань лично великому мореходу.

Потом купил сливочной помадки в «Сливочной помадке Джастина» и заприметил дом на Генриетта-стрит, продается, однако вся улица просела, а коптильня в конце улицы излучала решительно не ту атмосферу.

Город бурлил туристами. Майские банковские выходные, раньше были после Троицына дня — когда же все изменилось? Он одолел 199 ступенек, поднялся к аббатству и порадовался: он по-прежнему в хорошей форме. Остальные взбирались по лестнице, кряхтя и задыхаясь. Он в жизни не видал столько толстяков разом. Интересно, какие выводы сделал бы пришелец из прошлого. Раньше бедные были худые, а богатые — толстые; теперь, кажется, наоборот.

Он оставил собаку на крыльце и зашел в церковь Богоматери. Сел на закрытую скамью, готическими буквами помеченную «Только для странников». Вроде логично. Джексон теперь странник, повсюду чужак. Он осмотрел интерьер, давным-давно сооруженный корабельными плотниками. Кроме него, в церкви была только молодая — очень молодая — пара г отов, все в черном, черная губная помада, везде пирсинг; они обжимались на скамье. Мальчик что-то сказал девочке, и та захихикала. Придурки кровососущие.

Он пошел на церковное кладбище, посидел на лавке. Надгробия скособочились, как деревья на ветру, соль в воздухе разъела имена.

—  Укрыты в алебастровых палатах [153], — шепнул он собаке.

Пес вопросительно склонил голову, будто старался понять. Над головой безобразно скандалили чайки. Солнце алмазами подмигивало в море. Джексон уже давно жил на свете и сознавал: если цепляешься за клише — все, конец. Он встал и вслух сказал попираемым мертвецам:

— Пора уходить, — но кроткие приверженцы воскресения даже не шевельнулись, и зову его послушна была только собака.

Он вернулся в город мощеной ослиной тропой, а не по 199 ступенькам и на ходу доел помадку.

— Давай, — сказал он собаке, — наперегонки.

И помчался на пляж. Он и не помнил, когда в последний раз бегал по пляжу.