Чуть свет, с собакою вдвоем

Джексон был не один. Рядом носом в подушку лежала женщина — под спутанным колтуном почти не видать лица. Сколько на свете невоздержанных женщин — не устаешь удивляться. В припадке паранойи он проверил ее дыхание — нормально, кислое и ровное. Кожа синюшная и восковая, трупная, но, вглядевшись, Джексон уверился, что это просто размазался и пошел пятнами вчерашний макияж. Крупным планом, даже в свете с улицы, он разглядел, что она старше, чем он думал. За сорок или чуть моложе. Или постарше. Такого сорта женщина.

Судя по электронным часам, полшестого. Надо полагать, утра. Зимой и летом он просыпался в это время — внутренний будильник, заведенный много лет назад, еще в армии. Жаворонки только проснулись. Кажется, Джексон никогда не видел жаворонка. Да и не слышал, если вдуматься. Вскрой жаворонка — музыку найдешь, / Серебряные свернутые трели.[101] Какой женщине придет в голову такой образ? Джексон почти не сомневался, что Эмили Дикинсон никогда не просыпалась с похмелья в обществе незнакомого мужчины.

Рассвет только-только вспарывал небо. Приятно облапошить день. Время — вор, и Джексон слегка торжествовал: ему удалось выкрасть обратно ранние часы. Такое ощущение, что на дворе четверг, хотя он не готов поручиться.

Безымянная женщина нечленораздельно забормотала во сне. Повернула голову, открыла глаза — пустые, будто мертвые. Когда разглядела Джексона, глаза слегка ожили, и она прошептала:

— Господи, ну и видок у меня, а?

Видок был такой, словно ее погрызла собака, но Джексон сдержал неуместный приступ честности и улыбнулся:

— Да ничего.

Джексон теперь улыбался редко (а прежде что, было иначе?), и женщины обычно удивлялись. Эта женщина в постели (наверняка ведь она говорила, как ее зовут?) блаженно заерзала, хихикнула и сказала:

— А чаю мне сделаешь, миленок?

— Поспи, — сказал он. — Еще рано.

Надо же, послушная какая — закрыла глаза и вскоре уже тихонько похрапывала. Джексон заподозрил, что, пожалуй, противник его недостоин.

В голове копошилось воспоминание — поначалу смутное, но, увы, уже прояснялось — о том, как он зашел в бар в центре, полный решимости сбросить золотые годы. Кажется, рассчитывал на анисовый ликер, теплый постой в холодном городе, однако бар оказался коктейльным заведением, где немалую толпу пообносившихся мужчин подавляли численностью орды наглых женщин. Целая банда накинулась на него — от алкоголя их лихорадило, и они жаждали вырвать Джексона из стада невзрачных костюмов. Похоже, тетки начали пить еще в прошлом столетии.

Праздновали развод одной из них. Джексон-то полагал, что развод — повод для поминок, а не гудежа, но что он понимает, у него весьма прискорбный матримониальный анамнез. Как ни странно, женщины были сплошь учителя или соцработники. Нет ничего страшнее представительницы среднего класса, которая отпустила тормоза. Как их звали, этих гречанок, что разрывали мужчин на куски? Джулия наверняка знает.

Среда, однако тетки вовсю нагружались коктейлями с нелепыми названиями — «Пылающий „ламборгини“», «Лягушка в блендере», «Рыжая потаскуха», — и от тошнотворных жидкостей в стаканах Джексону было не по себе. И думать не хочется, с какими физиономиями эти тетки явятся завтра на работу.

— Я Мэнди, — бодро представилась одна.

— Давай, дорогой, поднажми, — сказала другая, чье горло после многих лет курения заросло всякой дрянью.

— Полагается так, — сказала Мэнди, не слушая подругу. — Я говорю: «Я Мэнди», а ты отвечаешь…

— Джексон, — неохотно сказал Джексон.

— Джексон — это что? — спросил кто-то. — Имя или фамилия?

— Как вам больше понравится, — сказал Джексон.

Он любил простые разговоры. «Да», «нет», «давай», «не надо» описывают почти что угодно, все прочее — рюшечки, по сути дела, хотя, если временами вставлять «пожалуйста», результаты выходят поразительные, а если «спасибо» — тем более. Первая жена попрекала его неспособностью вести светскую беседу («Господи, Джексон, тебе что, трудно осмысленно поговорить?»). Та самая жена, которая в период ухаживаний восхищалась его «силой и немногословностью».

Может, стоило дарить Джози побольше слов. Тогда бы она его не бросила, он не связался бы с Джулией, доводившей его до помрачения рассудка, и уж точно не познакомился бы с фальшивой второй женой Тессой, которая надула его и обобрала. Не было гвоздя.

— Хорошая жена, плохая жена, — сказала Джулия. — В душе ты знаешь, какую любишь больше. — (Да? И какую же? По части заморочить ему голову до Джулии далеко им обеим, даже Тессе.) — Черная вдова, — со смаком произнесла Джулия. — Радуйся, что не съела.