Чувства и вещи

Чувство вины говорит об особой структуре души, это особый дар – человеку кажется, что он дал миру, одарил его меньше, чем мог. Это дар – сосредоточенности не на себе, а на мире, который ты улучшил меньше, чем это было в твоих силах, что-то зарыл в землю, не выявил, не вернул людям сторицей.

Не было эпох, когда не было бы универсальных людей. Человек универсален изначально как человек. Если бы мы верили в Бога, то добавили бы: человек универсален как замысел о человеке.

Удивительно, что, живя в космический (атомный, электронный) век, мы совершенно не соотносим повседневность с мирозданием. Может быть, потому, что утратили чувство ценности повседневности и изумления перед мирозданием?

Человеческая душа меняется – по ритму – как парусные суда менялись, а не как меняются сегодняшние океанские и воздушные лайнеры.

Наверное, самое трагическое из несовершенств – несовершенство человека.

И все же нет ничего ужаснее, безнадежнее трагедии всякой реализации.

Судить людей надо или по абсолютным нравственным нормам, или по нормам времени, в которое они живут. Но не по нормам времени, когда живем мы.

Чтобы хорошо мыслить, надо хорошо жить.

Уровень чести общества зависит от уровня уважения (даже почтения, поклонения) таланту; нет большего удара по чести, чем торжество посредственности.

Искусство жить, может быть, состоит лишь в том, чтобы не превратить маленькие ошибки в большие.

В жизни не должно быть ничего лишнего: только то, что нужно для счастья.

Живопись и музыка кажутся мне несравненно большим чудом, чем литература.

Всё – и Рембрандт, и Микеланджело, и страсть к книге и к музыке – нужны и имеют оправдание в твоей жизни, если сам работаешь…

Может быть, увлечение искусством для тебя есть форма бегства от жизни? Не надо в таком случае ни Рафаэля, ни Рембрандта!

Если бы Стендаля любили женщины, которых он любил, он никогда бы не написал Жюльена Сореля.

Великие страсти и великие произведения рождаются великой неудовлетворенностью.

Ничто так глубоко не убеждает, как история человеческой жизни.

Трагизм неразделенной любви в том, что лучшее, что есть в тебе и что ты ощущаешь как величайшую ценность, не нужно другому человеку.

Думаю, что в наши дни Фауст переживал бы еще более глубокую драму, ибо чем ощутимее могущество человека, тем острее он переживает и бессилие свое…

Перед «Саскией с красным цветком» почему-то пришли в голову слова Чехова о том, что даже в счастье человеческом есть что-то грустное.

Женщины всегда обманывают нас с недостойными. В мире нет мужчины, которого женщина обманула бы с достойным.

И опять читаю Толстого и хочется кричать: «Это все правда!»

В современном тоталитарном обществе внешняя видимость торжествует над «внутренними реалиями». Задача публициста – вывести на первый план «внутренние реалии», высветлить их, показать торжество этих реалий над внешней видимостью.

Стал сопоставлять ренессансную тиранию с фашистскими государствами XX века. Тирания формировала и воспитывала острые, действенные формы сопротивления, а не пассивно-рефлективные, в чем и заключалась ее большая, в сопоставлении с государствами XX века, непрочность.

Тирания боролась с индивидуализмом – и он торжествовал, государство бубнит о торжестве и расцвете личности – и индивидуализм потухает безнадежно.

Мощь государства обратно пропорциональна мощи личности.

В «открытых» обществах, в «открытое» время адекватной формой выражения является живопись, как в эпоху Возрождения. В «закрытых» обществах, в «закрытое» время – музыка, как тайнопись, потаенный многозначный мир (Шостакович).

Разум без веры и вера без разума. Вера без разума до Абеляра. Разум без веры в наши дни, и это оказалось еще пагубнее. А долго они боролись…

Ум и сердце с веками менялись. Сердце становилось все более синтетическим, а ум все более аналитическим.

Энциклопедизм – уютен. Даже читая о Дидро, чувствуешь уют парижских салонов, увлекательных бесед, очаровательного общения с умными женщинами. Универсализм – неуютен, это сам неуют, это распахнутость во Вселенную, это Рильке, закрывающий собой амбразуру, через которую должны ворваться в нашу обыденность кометы и, может быть, даже созвездия. Универсализм – трагичен. Любой универсальный человек бросает вызов миру.

Философский образ жизни это, наверное, в первую очередь, высокая мера взыскательности к себе самому и какая-то естественная, непоказная несуетность. Это отсутствие «бегающего» взгляда на обстоятельства и вещи.

Это понимание того, что жалеть себя, может быть, самое постыдное для человека чувство и дело. Это понимание: полуправда, которой мы порой тешим нашу совесть, страшнее лжи…

Политическая психотерапия, социальное самовнушение. Как человек, даже тяжелобольной, внушая себе «я хорошо себя чувствую», испытывает облегчение и начинает будто бы чувствовать себя лучше, так и общество, повторяя некие заклинания, укрепляет себя ими, временно обманывая, заглушая болезнь.

Мандельштам – универсальная личность в условиях тоталитарного общества.