Чувственное зеркало

Джулия не ожидала его вопроса, хотя он-то и был ключевым и от того, как она ответит, зависело все: либо они смогут преодолеть барьер, либо нет.

— Не знаю, — ответила, наконец, Джулия. — Но других шансов у нас уже нет. Я больше не хочу возвращаться к жизни, в которой двое зациклены друг на друге. Мне нужен воздух, пространство, я не хочу быть зависимой ни от одного мужчины.

— Или женщины?

— Или женщины. Но я не могу жить без мужчин и женщин, хотя всю жизнь и пыталась обойтись без представительниц своего пола. Быть может, если в моей жизни будут присутствовать и мужчина, и женщина, то я смогу удержаться в самой стремнине жизненного потока.

— Нет возражений, — сказал Мартин.

Джулия удивленно приподняла бровь.

— Правда, нет, — повторил Мартин. — Все, что мне нужно, — это покой. И я готов согласиться со всем, что способствует установлению покоя. Если мы сегодня расстанемся с тобой, я совсем не опечалюсь, но тогда покой вокруг меня будет ненастоящим — ибо он воцарится лишь благодаря бегству от жизни. Наверное, ты права. Если бы мы возобновили наши отношения ценой отказа от новых своих связей, то не прошло бы и недели, как мы перегрызли друг другу глотки.

К ним подошел официант, бросил на столик счет и поспешно ретировался. Так напроказивший бутуз убегает прочь, чтобы поскорее спрятаться за маминой спиной.

Мартин принялся изучать счет, что совсем не входило в его привычки. Оба засмеялись этому обстоятельству, расплатились и вышли на улицу. Время близилось к полуночи. Небо кое-где еще озарялось всполохами, но гроза, похоже, прошла мимо. На улицах вновь стало людно — очень многие нью-йоркцы по разным причинам не торопились возвращаться домой.

— Кажется, нам нужно решить еще одну проблему, — сказала Джулия, когда они свернули на восток и медленно пошли по тротуару.

— Ты хочешь сказать, что нам надо решить, куда мы пойдем? К тебе или ко мне?

— А может, ни к тебе, и ни ко мне, — сказала Джулия. — Странно, правда? Сотни раз мы возвращались с тобой вечером домой, и нам даже в голову не приходило, что выбор места для ночлега может оказаться таким трудным делом.

— Есть другие предложения? — спросил Мартин.

— Давай прогуляемся, — ответила Джулия.

Они вышли на Бродвей в районе Семьдесят второй улицы и направились к югу. С каждым новым кварталом здесь начинался новый мир. Анархия семидесятых улиц сменилась добротной архитектурой колониальных времен, главным воплощением которой явилось здание Карнеги-Холла на углу Пятьдесят девятой улицы.

Здесь Бродвей был пустынен, темен, и даже мрачноват. Но впереди уже блистал разноцветными огнями реклам Великий Белый Путь — сердце ночного Нью-Йорка.

Тут было светло как днем. Все пространство между Пятьдесят пятой и Пятьдесят второй улицами было занято секс-шопами, массажными салонами, кинотеатрами, в которых крутили порнографические фильмы, магазинчиками, торговавшими всякой всячиной — от калькуляторов до искусственных половых органов.

Тротуары запружены проститутками, наркоманами, убийцами, сутенерами, тринадцатилетними мальчишками, которые готовы ублажить за деньги седеющих сладострастников, — и полицейскими. Предполагалось, что стоя на перекрестках, блюстители порядка смогут предотвратить распад и гибель человеческой цивилизации.

Мартин с Джулией дошли до небоскреба «Кэмикл Тауэр», остановились и повернулись друг к другу лицом. Именно здесь под Новый Год собираются сотни тысяч горожан, чтобы посмотреть на фейерверки и на несколько часов вернуться в детство. Джулия с Мартином тоже сейчас походили на детей, которые на секунду выпали из развеселого хоровода.

— Ну вот, — сказала Джулия. — Прогулялись.

— Как это место называется? — пытался вспомнить Мартин. — Перекресток Миров, да?

Джулия улыбнулась:

— Помнишь, как мы радовались с тобой в предвкушении переезда в большой город? Нью-Йорк казался нам самым утонченным, самым замечательным городом во всем мире. А выяснилось, что это всего лишь огромная помойная яма. Скопище несчастных людишек, отравленный воздух, шум и разгул преступности.

— Думаешь, нам было бы лучше, останься мы в Симпсонвилле? Если бы я работал преподавателем физкультуры в школе, а ты нянчила детей?

— Кто знает? — ответила Джулия. — Быть может, мы что-то значили бы в жизни, быть может, сумели бы сохранить семью.

— Значит, сейчас мы — никто?

— Сейчас мы — статисты. Семейные статисты, разведенные статисты, статисты-гомосексуалисты, статисты ставшие последователями статистов-гуру…

— Значит, шансов никаких? — спросил Мартин.

— Шансов на что? — переспросила Джулия. — Ты же сам все прекрасно видишь. То, через что мы собираемся пройти, является лишь отражением всеобщего распада и упадка.

— Он не всеобщий, — уточнил Мартин. — Бабба — вне этого упадка. Моя дружба с Робертом — вне этого. Твоя любовь к Гейл — тоже.

— А наш брак?

— Да, наш брак был частью всеобщего распада.

— Так что же, возвращаться к этому безумию?

— Но мы можем попытаться идти вперед…

— Куда? — спросила Джулия. — К тебе? Или ко мне? Или куда-то еще?

— Ко мне, — ответил Мартин. — И к тебе.

И сжал Джулию в своих объятиях.