Чувство бездны

– В конце концов, если говорить откровенно, – добавил Комански, – запросов по поводу медэкспертизы причин смерти Карелова со стороны каких-либо ведомств к нам не поступало.

– А что, Карелов не оставил никаких записей перед смертью?

– Я же вам говорю: он практически не пользовался словами при жизни.

– Осознанно не пользовался? Или не мог?

– Я полагаю, что мог. Просто не хотел. Не видел в этом смысла, если угодно.

– А вы пытались говорить с ним, док?

– Безусловно. – Комански слегка наморщился. – Но после целого ряда попыток мы пришли к выводу о дальнейшей нецелесообразности подобной терапии. Видите ли в чем дело, господин Шэйн: Карелов действительно не нуждался в вербальном общении. Прогулки, питание и сон в клинике всегда подчинены строгому расписанию. Карелов свое расписание прекрасно знал.

– И выполнял его в полном молчании?

– Именно так. При этом, замечу, он не выглядел страдающим. Абсолютно. Не знаю, что он сам об этом думал. Мы так и не смогли проникнуть в его внутренний мир. К сожалению. Хотя это было бы весьма занятно, весьма.

– А почему, позвольте полюбопытствовать?

– Я не думаю, что вам это будет интересно, господин Шэйн. Или, скажем, полезно. Поймите, это чисто медицинские аспекты. Вы хорошо разбираетесь в медицине? В психологии, в частности? – Комански поднял брови.

– Н-нет, собственно, – замялся Антон.

– Тогда нам не стоит терять время и деньга.

– Хорошо. Тогда ответьте, пожалуйста… чем же жил Карелов в последнее время? В то время когда не спал, не ел… Сидел в беседке и молчал?

– Не совсем так. Я как раз и хотел об этом сказать. Вы знаете, с ним всегда был компьютер, и он много рисовал. И когда его нашли мертвым, компьютер стоял рядом на столике. Он никогда с ним не расставался.

– Постоянно рисовал?

– Да. Очень много, и особенно с утра, в предобеденное время. В последние месяцы. И, кстати говоря, это не удивительно. В подобной ситуации слова действительно могут быть замещены. Рисунками в том числе.

– Рисунки сохранились?

– В том-то и дело, что Карелов уничтожал их сразу же. Рисовал и тут же стирал. Хотя некоторые рисунки давались ему с трудом. Он их неделями творил.

– А потом уничтожал?

– Да. Безжалостно.

– Но что на них было изображено? Вы же не могли не видеть хотя бы краем глаза?

– Всякая бессмыслица, как правило. Иногда что-то абстрактно-аллегорическое. В мрачных, знаете ли, таких тонах. Хотя однажды мне удалось услышать от него рассуждения, будто бы он рисует свои сны. Фиксирует то, что успевает запомнить. Якобы он сам в своих снах только зритель, сам не понимает многих образов, просто рисует их… ну в таком духе. Но подобный разговор был у нас только один раз. В самом начале его творчества.

Черт, подумал Антон, а ведь было бы любопытно взглянуть на эти художества.

– Хотелось бы посмотреть на рисунки, господин Комански, – проговорил он. – Скажите, неужели вы не пытались получить копии файлов с его компьютера? – внутри Антона встрепенулся безопасник.

– Ну мы все же медицинское учреждение, а не спецслужба… Мы не считали это необходимым. Поймите, его рисунки – это, в основной своей массе, пища для исследований психолога. А такая задача перед нами на тот момент не стояла.

– Доктор, пожалуйста, вспомните, может, хоть что-то осталось…

– Зачем вспоминать, – улыбнулся Комански. – Я и так знаю. Сохранилось несколько файлов самого начального периода. Но очень быстро он сменил тактику и стал уничтожать все свои творения. Почему? Неизвестно. А все, что уцелело, лежит в архиве, в деле Карелова.

– Вы можете мне выслать эти файлы? Я был бы вам крайне признателен.

Комански задумчиво помолчал.

– Господин Комански, если вас беспокоит режим конфиденциальности или…

– Да нет, не в этом дело… – Он пожал узкими плечами. – Я пытаюсь понять, какая вам польза от этих рисунков? Там и специалисту-то трудно что-либо понять… Вы же не психолог. – Комански снова улыбнулся и сдался. – Ну хорошо. Раз вы хотите, я пришлю их вам.

– Буду вам благодарен. Мой инфокод и адрес найдете в электронной подписи протокола сеанса. Если можно, сделайте это незамедлительно, договорились?

– Хорошо, – Комански медленно кивнул.

Пискнул сигнал предупреждения: оставалось тридцать секунд до окончания связи.

– На всякий случай попрощаюсь заранее, – сказал Антон. – Очень приятно было пообщаться.

– Кончились деньги, и время исчезло, – добродушно заметил Комански. – Взаимно, господин Шэйн. взаимно.

– Если успею, еще несколько вопросов… Кто-нибудь посещал Карелова за время, пока он находился в вашей клинике?

– Не припомню.

– Кто-нибудь вообще интересовался им, его состоянием?

– Вроде бы нет.

– И родственников у него не было?

– Во всяком случае, мне о них неизвестно.

– Не заметили ли вы за Кареловым каких-либо попыток покинуть клинику?

– Что вы имеете в виду под попытками?

– Ну… может, он в той или иной мере стремился вырваться… Давал понять, что ему плохо у вас в клинике. Нет? И не только в клинике, например…

– То есть? А где еще?

– Скажем, плохо на Земле в принципе…