Хотя время от времени появляются разговоры о том, что в конце XIX века авторитет Спенсера пошатнулся, я считаю, что в его сочинениях можно выделить очень значительный комплекс идей, повлиявших на современную натурфилософию сознания и системного мышления[106]
. Однако в своей стилистике он был настолько явным викторианцем, а отдельные науки так явно оставались за рамками тех деталей, которые он использовал в процессе своего великого синтеза, основанного на некоем доморощенном рационализме, что его значение не получает должной оценки. Впрочем, в этом подразделе я обращу внимание лишь на то, как Спенсер понимал ощущение сопротивления – элементарного осознанного восприятия, сопровождающего каждое взаимодействие организма с окружающей средой. Ощущению сопротивления, или, как он это называл, ощущению силы, ученый отводил центральное место в своей эволюционной теории происхождения сознания и философского синтеза, частью которого и была эта теория. Его идеи оказали существенное влияние на психологию и социологию как области научного знания и подтолкнули к исследованию адаптивной активности (или поведения) организмов в ответ на окружающие условия. Его мысль проникла в научный дискурс, помещающий человека в естественный мир, дискурс, присущий наукам о человеке в XX и XXI веках.Как уже говорилось в связи с работами Бэна, понятие мышечного чувства играло важную роль в описании усилия и воли с естественнонаучной, а не идеалистической точки зрения. Бэн и Спенсер полагали, что это чувство передает непосредственное осознание человеческой агентности
Бэн и Спенсер работали независимо друг от друга, однако Спенсер, как и Бэн, приписывал чувству сопротивления, чувству, принадлежащему мышечному ощущению (или, в терминологии Спенсера, «мышечному напряжению») статус первичного компонента в познании. Доказательство этому, как видится в ретроспективе, основывалось на очень общем рассуждении, скорее, на дедукции, чем на эмпирическом знании. Однако сам Спенсер смотрел на это иначе, потому что его намерением в философии было продемонстрировать согласованность рационального и эмпирического способов мышления. Любой психологический анализ, по мнению Спенсера, должен начинаться с принципиальной установки, что «существуют не вещи, а отношения» (Spencer, 1855, p. 34). Следовательно, психология должна исходить из «отношений, действующих между каждым живым организмом и внешним миром» (ibid., p. iv). Эти отношения, продолжал он, предполагают постоянное соотношение приспосабливания между структурами и функциями организма и условиями окружающей среды. С биологической точки зрения это соотношение возникает как элементарная ассимиляция и обмен материей, обмен, при котором Спенсер, как и Бэн, считал организмы активными. С течением времени обмен материи, утверждал Спенсер, приобрел характер психического процесса путем различения организмом сходства и несходства. Первый вид процесса выявления различий и, следовательно, психики наличествует в действии – сопротивлении. Сопротивление, по мысли Спенсера, является неразложимым структурным элементом сенсорного познания, а сенсорное познание есть часть эволюционного процесса, устанавливающего сложные соответствия между живыми организмами и условиями их жизни. Спенсер рассматривал тактильное чувство, в которое он включал мышечное напряжение, как с точки зрения эволюции самое примитивное чувство и форму отношений между организмом и окружающей средой, вызвавшую к жизни другие чувства. Все чувства, говорил он, суть модификации чувства осязания (мысль, которую он приписывал Демокриту) (ibid., p. 394–395). Например, в терминах эволюционной теории, самая ранняя форма зрительного чувства возникла, по его предположению, из пятнышка на коже, чувствительного к лучам света. Но, хотя осязание, с точки зрения эволюции, является простейшим чувством, оно тем не менее служит фундаментом для ума. Спенсер действительно считал, что высшая интеллектуальная деятельность соотносится с тактильными функциями и развитием моторных способностей. Он иллюстрировал это примерами, в которых ссылался на разумность, проявляющуюся в движении губ лошади, в хватающем слоновьем хоботе и в руке человека (ibid., p. 453–458).