Чувство и чувствительность. Гордость и предубеждение. Эмма

С этим, по прибытии на место, всей душой согласилась и мисс Бейтс. Как советчица она не понадобилась; как изъявительница одобрения (куда менее ответственная роль) оказалась незаменима. Горячие, неиссякаемые потоки одобрения всего и вся, как в общем, так и в частностях, невольно нежили слух, и полчаса еще продолжалось хождение туда-сюда, из одной комнаты в другую — кто предлагал, кто молча слушал, но все предвкушали грядущее с радостным волненьем. И прежде чем разошлись, герой бала добился от Эммы подтверждения того, что первые два танца обещаны ему, и она слышала, как мистер Уэстон шепнул жене: «Он ангажировал ее, дорогая. Все идет как надо. Я так и знал!»

Глава 12

Всем был хорош в глазах Эммы план предстоящего бала, кроме одного — что день, на который его назначили, выходил за рамки двух недель, отпущенных Фрэнку Черчиллу, ибо она не разделяла уверенности мистера Уэстона, что для Черчиллов такая уж невозможная вещь запретить племяннику задержаться в Суррее хотя бы на день сверх срока. Все, однако, сходились на том, что в срок уложиться никоим образом нельзя. Приготовления неизбежно займут какое-то время — ничего еще не будет готово до начала третьей недели — так что придется им несколько дней обдумывать, хлопотать и устраивать наудачу, с риском, и изрядным, по мнению Эммы, что все делается впустую.

В Энскуме, однако, оказались милостивы — на деле милостивы; на словах — не очень. Желание племянника задержаться явно не понравилось, но препятствовать ему не стали. Все обстояло надежно и благополучно — впрочем, когда устраняется одна забота, ее место обыкновенно занимает другая, и Эмма, не тревожась более за судьбу бала, нашла себе новую причину для беспокойства — вызывающее безразличие к нему мистера Найтли. Потому ли, что сам он не танцевал или же потому, что эта затея вынашивалась без него, только он, казалось, решил для себя, что она ему неинтересна — неспособна вызвать у него хотя бы каплю любопытства в настоящем или хоть капельку развлечь его в будущем. На свое добровольное сообщение о бале Эмма не услышала ничего более ободряющего, чем:

— Что ж. Если Уэстонам нравится тратить столько трудов ради шумной забавы на один вечер — пусть их, но себе выбирать развлечения я буду сам. Нет, я приду, отказаться нельзя — приду и буду изо всех сил стараться не уснуть, но я бы охотней, куда охотней, признаться, остался дома и просмотрел с Уильямом Ларкинсом его недельный отчет… Большое удовольствие — наблюдать, как танцуют! Нет, только не для меня. Я никогда не смотрю на танцующих — не знаю, кого это может соблазнить. Вероятно, в самом искусстве танцевать, как и в добродетели, уже содержится награда, и иной искать не следует. Те, кто стоит в стороне, обычно думают совсем о другом.

Эмма чувствовала, что слова эти направлены против нее, и не могла не сердиться. Правда, одно она знала — что не из желания сделать комплимент Джейн Фэрфакс он столь пренебрежителен и столь суров, не ее взглядами руководствуется, хуля танцы, ибо она приняла идею устроить бал с необыкновенным воодушевлением. Она оживилась, заговорила, она в порыве откровенности воскликнула:

— Ох, только бы что-нибудь не помешало, мисс Вудхаус! Какое это было бы разочарованье… Сознаюсь вам, что буду ждать этого бала с чрезвычайным нетерпением.

Не из стремления угодить Джейн Фэрфакс, стало быть, предпочел бы он балу общество Уильяма Ларкинса. Нет, она все более убеждалась, что догадка миссис Уэстон неверна. Было дружеское расположение с его стороны, было участие, сострадание — но не любовь.

Увы! Очень скоро ей уже было не до раздоров с мистером Найтли. Всего два дня порадовались они надежности своего замысла — и все рухнуло. От мистера Черчилла пришло письмо, призывающее племянника немедля ехать назад. Миссис Черчилл сделалась нездорова — так нездорова, что без него обходиться не могла. Ей (утверждал ее муж) было очень худо уже два дня назад, когда она писала племяннику ответ, однако, из присущего ей стремления никого никогда не огорчать, из свойственной ей привычки совершенно не думать о себе, она о том умолчала, теперь же так расхворалась, что с этим шутить нельзя, и принуждена настаивать, чтобы он безотлагательно возвращался в Энскум.

Содержание письма было изложено в записке, которую тотчас же поспешила прислать Эмме миссис Уэстон. Что до его отъезда, то он был неизбежен. Через несколько часов ему предстояло ехать, и ехать без той тревоги о теткином здоровье, которая могла бы умерить нежелание это делать. Знал он ее болезни — они тогда только случались, когда ей это было выгодно.

К этому миссис Уэстон приписала, что ему «едва достанет времени побывать после завтрака в Хайбери и проститься с теми немногими друзьями, которым он может быть небезразличен, — а потому его очень скоро можно ожидать в Хартфилде».