Чувство и чувствительность. Гордость и предубеждение. Эмма

— Отчего же! Я не стыжусь ни единого слова, — возразил он, с нарочитым вызовом. — Да, я вас увидел первый раз в феврале. Пусть это слышит каждый на Бокс-хилле. Пусть голос мой разнесется окрест, от Миклема до Доркинга — я вас увидел первый раз в феврале! — И — шепотом: — На наших спутников напало оцепененье. Чем бы нам их расшевелить? Любой пустяк сослужит эту службу. Они у меня заговорят!.. Дамы и господа, по приказанью мисс Вудхаус, которая главенствует повсюду, где бы ни присутствовала, объявляю вам: она желает знать, о чем каждый из вас сейчас думает.

Кто-то рассмеялся и отвечал добродушно. Мисс Бейтс разразилась многословной тирадой, миссис Элтон надулась при утверждении, что главенствует мисс Вудхаус, — и с наибольшей определенностью отозвался мистер Найтли:

— Мисс Вудхаус в этом уверена? Ей в самом деле хочется знать, что все мы думаем?

— Ох, нет, нет! — с преувеличенно беззаботным смехом воскликнула Эмма. — Ни за что на свете! Меньше всего я хотела бы подставить себя под такой удар. Готова выслушать что угодно, только не о чем все думают. Впрочем, я бы сказала, не все. Есть кое-кто, — взглянув на миссис Уэстон и Гарриет, — чьи мысли я бы, возможно, узнать не побоялась.

— А я, — с негодованием вскричала миссис Элтон, — никогда бы не позволила себе вторгаться в подобную область. Хоть, вероятно, как устроительница и патронесса — в тех кругах, где я привыкла… обозревая достопримечательности — молодые девицы — замужние дамы…

Ее бурчанье предназначалось преимущественно супругу, и он бормотал ей в ответ:

— Вы правы, дорогая, очень правы. Верно, именно так — просто неслыханно — иные особы сами не знают, что говорят. Лучше не придавать значенья и пропустить мимо ушей. Каждому понятно, чего заслуживаете вы.

— Нет, так не годится, — шепнул Эмме Фрэнк Черчилл, — большинство принимает это как афронт. Надобно подойти деликатней… Дамы и господа, объявляю вам по приказанью мисс Вудхаус, что она отказывается от права знать, что у вас на уме, и только требует, чтобы каждый просто сказал что-нибудь крайне занимательное. Вас здесь семеро, не считая меня, о котором она уже соблаговолила отозваться как о крайне занимательной личности, — и каждому вменяется всего лишь сказать либо одну очень остроумную вещь, либо две не очень, либо три отъявленные глупости — как собственного сочиненья, так и в пересказе, можно в прозе, можно в стихах, — а она обещает в любом из вышеперечисленных случаев от души посмеяться.

— О, прекрасно! — воскликнула мисс Бейтс. — Тогда я могу не волноваться. Три отъявленные глупости — это как раз по моей части. Мне только стоит рот открыть, и я тотчас брякну три глупости, не так ли? — Озираясь кругом в благодушнейшей убежденности, что ее все поддержат. — Ну признайтесь, разве не так?

Эмма не устояла.

— Видите ли, сударыня, тут может встретиться одно затрудненье. Простите, но вы будете ограничены числом — разрешается сказать всего лишь три за один раз.

Мисс Бейтс, обманутая притворною почтительностью ее обращенья, не вдруг уловила смысл сказанного, но и когда до нее дошло, не рассердилась, хотя, судя по легкой краске на лице, была чувствительно задета.

— А, вот что!.. Понимаю. Да, мне ясно, что она подразумевает, и я постараюсь впредь придерживать язык. Видно, — обращаясь к мистеру Найтли, — от меня стало совсем невмоготу, иначе она бы не сказала такое старому другу.

— Хорошая мысль, Фрэнк! — вскричал мистер Уэстон. — Одобрено и принято! Дай-ка я попробую. Предлагаю вам загадку. Как у вас оцениваются загадки?

— Невысоко, сэр, — отвечал его сын, — боюсь, что весьма невысоко. Но мы будем снисходительны — в особенности к тому, который начинает первым.

— Нет-нет, — сказала Эмма, — неправда, что невысоко. Загадкою собственного сочиненья мистер Уэстон откупится и за себя и за соседа. Смелее, сэр, — я вас слушаю.

— Да мне и самому сомнительно, чтобы она была очень остроумной, — сказал мистер Уэстон. — Обыкновенная, ничего в ней такого нет, а впрочем, судите сами. Какие две буквы алфавита обозначают совершенство?

— Две буквы? Совершенство?.. Нет, право, не знаю.

— Ага! Ни за что не угадаете. Вам, — адресуясь к Эмме, — уж наверное нипочем не угадать… Ну так и быть, скажу. "М" и "А". Эм-ма. Понятно?

Слово «понятно» в этом случае одновременно означало и «приятно». Возможно, загадка не отличалась остроумием, но что-то, очевидно, в ней было, если Эмма смеялась и радовалась, а вместе с нею — Фрэнк и Гарриет. На остальное общество она как будто не произвела впечатления — кое-кто вообще принял ее с деревянным лицом, а мистер Найтли без улыбки заметил:

— Теперь мы видим, какого сорта требуется остроумие, и мистер Уэстон в нем преуспел, но только для других он, вероятно, истощил эту ниву. Не следовало так спешить с «совершенством».