Чувство и чувствительность. Гордость и предубеждение. Эмма

Разлучить мистера Вудхауса с Хартфилдом?.. Нет, об этом и помышлять было нечего. И, отказавшись от этой мысли, он нашел выход, который, как он был уверен, не вызовет у его любезной Эммы возражений, а именно — что он сам переедет в Хартфилд. Ежели благополучие, а проще сказать, жизнь отца ее зависит от того, останется ли домом для его дочери Хартфилд — то пусть Хартфилд и ему станет домом.

Мысли о том, чтобы им вместе переехать в Донуэлл, уже посещали мимоходом и Эмму. Как и он, обдумав такую возможность, она отвергла ее — однако альтернатива, предлагаемая им, не приходила ей в голову. Она понимала, о какой глубине чувства свидетельствует подобное предложение. Понимала, что, оставляя Донуэлл, он в значительной мере поступается свободою распоряжаться собой, своим временем, своими действиями, что, переехав жить к ее отцу, в дом, где не он хозяин, он неизбежно должен будет со многим, очень многим мириться. Она обещала ему, что все обдумает, посоветовала и ему еще раз хорошенько подумать, но он изъявил полную уверенность, что, сколько бы ни размышлял на сей счет, его мнение и желание останутся неизменны. Он и так уже взвесил все самым тщательным образом, на целое утро сбежал от Уильяма Ларкинса, чтобы никто его не отрывал от размышлений.

— А, вот вам и непредвиденное затрудненье! — весело вскричала Эмма. — Убеждена, что Уильям Ларкинс будет против. Вам бы сначала надобно получить его согласие, а уж потом спрашивать меня.

Тем не менее она обещала подумать — и не просто подумать, а настроить себя при этом в пользу такового решенья.

Примечательно, что среди многих, очень многих соображений, связанных с Донуэллским аббатством, которые стали с недавних пор занимать собою Эмму, совершенно отсутствовало соображенье о том, какой урон понесет как предполагаемый наследник ее племянник Генри, интересы коего она еще недавно столь ревностно охраняла. Казалось, ей бы не мешало задуматься о том, чем угрожают бедному бутузику надвигающиеся перемены — а она, плутовато фыркнув, лишь отмахнулась от этой мысли и с хитрой улыбкой призналась себе, что вовсе не преданная сестра и тетка говорили в ней, когда она яростно восставала против женитьбы мистера Найтли на Джейн Фэрфакс — на ком угодно, — что истинная причина была другая…

Чем дольше размышляла она о предложении мистера Найтли — об этой его идее обосноваться после свадьбы в Хартфилде, — тем больше оно ей нравилось. Недостатки такового решения для него час от часу уменьшались в ее глазах, преимущества для себя — возрастали; обоюдный выигрыш представлялся все более весомым и значительным. Иметь рядом такого друга, когда настанет пора тревоги и тоски! Такую опору в отправленье обязанностей и попечений, которым суждено с течением времени становиться все печальней!..

Она была бы совершенно счастлива, когда бы не одно: мысли о несчастной Гарриет, ибо все, что сулило радости ей, только приумножало горести ее подружки, которую, ко всему прочему, ожидало теперь отлученье от Хартфилда. Ее, бедную, хотя бы из милосердия и предосторожности лучше будет держать на расстоянии от чудесного домашнего кружка, который образуется у Эммы. Ей станет хуже во всех отношениях. Для Эммы ее отсутствие в будущем не составит ощутимой потери. Наоборот, она бы оказалась теперь лишней среди них, но с нею, бедной, судьба обошлась жестоко, обрекая на незаслуженное наказанье.

Понятно, что со временем мистер Найтли будет забыт, вернее — замещен кем-нибудь другим, но едва ли это случится скоро. Он, в отличие от мистера Элтона, ничем не будет способствовать исцеленью. Мистер Найтли, неизменно добрый, чуткий, по-настоящему внимательный к другим, будет всегда достоин обожания, и, право, трудно было рассчитывать, чтоб даже такая, как Гарриет, способна была влюбиться больше трех раз за один год.

Глава 16

С большим облегчением узнала Эмма, что Гарриет тоже не жаждет встречаться с нею. Их объяснение, даже на бумаге, получилось мучительным. Устное оказалось бы еще в тысячу раз хуже!

Гарриет, как и следовало ожидать, приняла случившееся без обиды и прямых упреков — и все же Эмме почудился в тоне ее письма холодок, затаенная отчужденность, и от этого убеждение, что им лучше покамест побыть врозь, усилилось. Правда, может быть, это впечатление было ложным, подсказанным нечистою совестью, но и разум говорил, что один только ангел мог бы принять подобный удар без холода и отчужденья.