Чувство вины

Взять, да и перевалить ее через край. Вниз, туда, где зонты, шевелюры пальм, бритые головы негров, точно пушечные ядра, смуглые тела местных и белесые отпускных. Всю свою мерзость вместе с ней сбросить. Воспоминания, желание смолчать, стерпеть, отомстить. И самому следом.

Блондинка вырвалась.

Справлюсь. Виду не подам. Что не убивает, делает сильнее, а что убивает, делает непобедимым. Мы так долго ждали. У нас будет ребенок. Наш ребенок.

– Я могу умереть при родах.

– Ты не умрешь.

– Так хочется бессмертия…

С догом она беззаботно смеялась, а с ним опять затянула нудную песню про бессмертие.

– А детей куда девать? Перенаселение тебя не пугает? – невольно улыбнулся Курица.

– Зачем бессмертным дети? – удивилась блондинка.

– Ну… Для развлечения.

– Вот именно, для развлечения! Дети – это ответственность, а не развлечение! Детей надо вообще перестать рожать. А если семья хочет ребенка, то пусть мать или отец отказываются от бессмертия в его пользу. И уступают ему квартиру.

– А измена является преступлением?

Испугавшись своего вопроса, не желая услышать ответ, он поцеловал ее. Вдруг блондинка схватила его руку и принялась целовать и ласкать ее.

– Я хочу, чтобы ты был моим господином. Приказывай мне!

Курица запустил пальцы в ее волосы, придвинул ее лицо к себе, провел собой по ее губам. Блондинка вся задрожала. Курица смотрел, как она, закрыв глаза, вдыхает его, прижимается, раскрывает губы и принимает его. Она подняла глаза. Смотрела на него.

Он не выдержал ее взгляда, схватил висящий на спинке стула платок, завязал ей глаза.

– Я твоя рабыня! – простонала она.

Раздался стрекот самолетного мотора. Блондинка прекратила ласки, приподняла повязку.

– Романтический уик-энд всего за триста девяносто девять, – прочитала блондинка рекламную ленту, растянувшуюся по небу.

Курица стоял расхристанный, только что повелитель, а теперь не пойми кто, кому делают одолжение, кого променяли на романтический уик-энд за триста девяносто девять.

– Посмотри на меня, – Курица повернул блондинку к себе, взяв за подбородок.

– Ой, не люблю, когда меня так держат, – она отодвинула его руку.

Он ударил ее той же рукой. Не сильно. Он схватил ее за волосы и стал забивать себя в нее. Она кривилась, кашляла, задыхалась, а он затыкал ее собой, затыкал себя ею.

– Нравится?!

Она всегда просит, чтобы нежно, ей так хочется нежности. Любит нежность, ласковые прикосновения, едва ощутимые, по внутренней стороне руки провести пальчиком, в шейку поцеловать, ушко зубками прихватить, проникнуть медленно-медленно. Теперь слюни трепались на ее подбородке.

В оконном стекле он увидел себя и ее. Вдруг из отражения выскочила картинка, на которой она и дог. Почтовой марочкой на него нашлепнулась и отправила в не пойми какую страну, из которой он никогда уже не выберется. Курица позабыл о соседних балконах, о жалюзи и шторах, за которыми прячутся доброжелатели. Ее ничтожность свистела кнутом над его спиной, пришпоривала его.

– Ты ничего не умеешь!!! Мне противно!

Он оттолкнул ее. Уж не обошел ли его дог по мужской части? По технике? По нежности этой блядской?

– Все не так делаешь! Меня тошнит! У меня гланды!

– Лентяйка! Приласкала и заскучала!

– Ты сам все затеял! У меня никакого настроения!

– Что-то у тебя в последнее время часто нет настроения!

– Я ужасно старая. Уже ничего не хочу.

Ее лицо перекосилось и взбухло влагой. Она так и сидела, не оттеревшись, не оправляя задранную юбку.

– Если бы ты знал, как я ненавижу твою молодость! Когда у меня живот вырастет, ты станешь изменять. Любая шлюха скажет тебе, что беременна твоим ребенком, и ты меня бросишь. Надоели эксперименты с собственным телом! У меня карьера, фонд! Мне этот ребенок не нужен! Только ради тебя стараюсь! А ты не готов, как только ребенок родится, скажешь, что тебя раздражает его крик, подгузники, и свалишь!

Отколошматить бы ее, пускай проваливает со своими слезами, и еще поджопник отвесить. Кулаки налились, любовь загудела, закрутилась, стала биться, кидаться по всему телу из угла в угол. Перебаламутила кишки, такой шейк из мозгов устроила, что он видеть перестал. Он бы мог блондинку прикончить на ощупь. Не спихнуть за балконный борт, а сдавить глотку с этими ее гландами, и башкой о стенку. Исколотить суку. Вывалять. Руки уже к ней потянулись, но мячик, бьющийся в теле, отбросил его. Руки со скрюченными пальцами топорщились, но он пятился назад, как зомби, которого отпугнуло заклинание.

Перед очередным приездом сюда, обзаведясь уже кипой разрозненных диагнозов, результатов анализов и показаний, почти утратив надежду, блондинка угодила на прием к одной знаменитой старушке-докторше. Та изучила внимательно ее пухлое, способное конкурировать по толщине с уголовным делом начинающего актуального художника досье, пожевала губами, отослала ассистентку и, сняв очки, посмотрела на блондинку внимательно.

– Муж вам доверяет?

– Вроде да, – кивнула блондинка, не понимая, куда старушенция клонит.